– И куда вы намерены отправиться? – спросил Иван Егорович.
– Этого я вам сообщить не могу, – отвечал Петр Петрович. – А вот как меня называть – охотно.
– И как же?
– Фридрих фон Тауниц. Фридрих Вильгельмович фон Тауниц, представитель Московской электрической компании, – нарочито четко произнес Петр Петрович.
– А по-немецки-то вы знаете? – поинтересовался Иван Егорович.
– Увы, кое-как по-французски, – сказал Петр Петрович. – Постараюсь с немцами не встречаться.
Надя вдруг встала и молча вышла.
– Я же вас просил! – сказал Иван Егорович, проводив ее взглядом. – А вы!
Петр Петрович, он же Фридрих Вильгельмович, пожал плечами.
– Я тут ни при чем, – сказал он угрюмо. – Но, как пишут в книжках: женскому сердцу не прикажешь.
Воздушный замок рушится, а его владетельному князю невдомек, догадалась Надя. У себя в комнате она металась, плакала, подлетала к зеркалу, вытирала слезы, строила себе гримасы, бежала к открытому окну, выглядывала, вслушивалась в тишину и дальнюю пьяную песню, опять гляделась в зеркало. Наконец, подхватила свой ридикюль на длинном ремешке, скоро и тихо спустилась в прихожую, накинула пальто, позабыв про шляпку, выскочила на крыльцо, стараясь не шуметь, и стремительно пошла прочь от дома. Куда? Да никуда, просто шла, чтобы идти, и даже почти бежала.
Сумерки сгущались, улица была пустынна, только фонарщик нес на плече ей навстречу свою лестницу и банку с керосином, перебираясь от зажженного фонаря к другому, пока еще мертвому. Из Ильинского сада волнами долетала духовая музыка. Скоро Надя оказалась на Московской. Здесь горело электричество, светились витрины, прогуливались приличные люди, тарахтели экипажи, звенели шпоры. Надя вдруг сообразила, что она простоволоса и, наверное, лохмата и что это совершенно непристойно. Не дай Бог налететь в таком виде на гимназическую инспекторшу. Взмахнула рукой, пригладила волосы. Духовой вальс сделался отчетливым: Ильинский сад – вот он, через дорогу, и Надя свернула в его ворота, решив, что там все же не так светло, как на улице. Так оно и было, хотя свет редких фонарей все же кое-где пробивался сквозь голые пока весенние ветки дубов и лип. Шла Надя все так же быстро, обходя по боковой дорожке ярко освещенную площадку с оркестром. Вальс прекратился. Оркестр молчал. И вдруг, вдруг тяжело ударил барабан, заскакали аккордами валторны и трубы, а одна вылезла наверх и затянула мелодию. И это было что-то вроде «кукурузного танго». Откуда они знают, поразилась Надя, остановилась и стала слушать, как военный оркестр перекореживает аргентинскую экзотику в тяжеловесный драгунский марш.
– Папироску хотите, барышня? – послышалось за спиной.
– Что? – Надя обернулась.
В полутьме разглядела только силуэт: тощий, рос ту довольно высокого, в шинели нараспашку и чиновничьей фуражке.
– Папироску не желаете? Или, может, пива венского?
– Оставьте меня! – сказала Надя и быстро пошла к выходу из сада, пошла не той кружной дорогой, какой сюда пришла, а другой аллеей, ведущей напрямик к воротам.
Этот не отставал.
– Барышня, не будьте такой жестокой, барышня, красавица… – он подхватил Надю под руку, на нее пахнуло перегаром и скверной трактирной едой.
Она вырвалась и прибавила шагу. Он догнал и обнял ее за талию, она с силой двинула локтем его в грудь, взмахнула ридикюлем на длинном ремешке, плюхнула ему в лицо и побежала. Этот – следом. И почти сразу она чуть не упала, наткнувшись в полутьме на кучу свежевырытой земли. Хорошо еще, что в канаву не свалилась: городские власти задумали строить в саду фонтан и тянули водопровод. Этот приближался. Надя присела, набирала рукой землю, собираясь сыпануть ему в глаза, нащупала камень, поместившийся в руке, выпрямилась и, когда тот оказался совсем близко, с силой ударила его то ли по голове, то ли в лицо. Он охнул, пошатнулся, а Надя стала уходить быстрым шагом.
– Машка, сука, б…! – выкрикнул он плачущим голосом. – Убью!
Почему вдруг Машка? Оглянулась: этот, держась за голову, неуверенно направлялся к ближайшей скамейке. Остановилась: он рухнул на скамейку и стал тереть ушибленное место где-то около виска. Не убила, подумала Надя, поспешно уходя. Слава Богу. Или негодяя нужно было так ударить, чтоб его гадкая голова треснула бы как орех? Убить? И тут же горячечное, отчаянное: пойти с ним, пусть бы он сделал с ней то, что мужчины всегда делают с женщинами?
Так же тихо, как убегала, вернулась она домой. У полуоткрытой двери столовой прислушалась. Похоже, что Иван Егорович с новоявленным Фридрихом, пока ее не было, самым мирным образом вели очередную политическую беседу.