Лаурила передернул плечами.
А кто зубоскалил на селе, что мой ребенок будто топором рублен! Ты отвечаешь за свои слова?
— Конечно, я за свои слова отвечаю, но в этом во-просе поручиться не могу. Надо полагать, ты знаешь, каким инструментом пользовался.
Отто говорил с улыбочкой, но был начеку. Эта улыбка окончательно лишила Анттоо самообладания. Он поднялся, шипя сквозь зубы:
— Не смей, сса-та-на!..
В призрачном свете луны никто не разглядел, что, собственно, произошло. Анттоо кинулся на Отто, но тут же растянулся, споткнувшись обо что-то. Отто отступил на шаг, и у него вырвался странный, неестественный смешок:
— Брось, Анттоо... Брось, я серьезно говорю!
Анттоо поднялся, готовясь к новому прыжку, но перед ними, как тень, возник Юсси. Голос его дрожал — не от страха, а от возбуждения и от того, что долг хозяина требовал от него вмешательства, хотя он так не любил ссор. Юсси сказал:
— Успокойся, Анттоо. Того... не годится затевать драку... Надо вести себя прилично... Выпей-ка еще бражки да ступай себе домой с миром.
Анттоо ответил сдавленным ругательством и попытался отстранить Юсси. Но тот стиснул его в железных объятиях и не выпускал. Тут подоспели Кустаа Канкаанпээ и Вихтори Мэкеля и схватили Анттоо за руки. Они увещевали и успокаивали его, но держали крепко. Отто отошел, чтобы не дразнить Лаурила, которого трое мужчин насилу сдерживали и пытались урезонить. Алма в тревоге ходила вокруг, но не смела сказать ни слова. Она боялась за Юсси, хотя понимала, что он, как хозяин, не мог не вступиться. Халме тоже вскочил и, покашливая, стоял в отдалении, на безопасном расстоянии, но так, чтобы не подумали, будто он хочет убежать. Рассчитывая, что слово Халме, как судебного заседателя, будет иметь особый вес, Алма попросила его образумить Лаурила. Но Халме возразил:
— Я полагаю, в данной ситуации любые слова бессильны.
Тут надумал вмешаться Преети. Как будто близкий друг, он подошел и, взяв Лаурила за плечо, сказал:
— Послушай, Анттоо, не надо горячиться! Пойдем-ка имеете домой. Я провожу тебя.
При этом вид у Преети был такой, точно он дожидался, чтобы и другие могли показать себя, но, поняв полную безнадежность их усилий, решил наконец вмешаться и все сразу уладить. Но Лаурила успел высвободиться и отшвырнул Преети, как котенка:
— Отстань ты!.. Ублюдок несчастный!..
Шапка Преети упала, он поднял ее с земли и отошел подальше. Алма испуганно сказал ему:
— Ты уж лучше не подходи... Не ввязывайся.
— Да я не думал его трогать... Уговорить хотел...
Наконец Лаурила угомонился и обещал, что пойдет домой вместе с Кустаа и Вихтори. Для него послужило некоторым утешением, что его удерживали трое. Таким образом капитуляция была, можно сказать, почетной, не смотря ни на что.
Правда, другой Кустаа все-таки съязвил:
— Всыпьте ему чертей, иначе не поймет!
Но слова желторотого мальчишки можно было оставить без внимания.
Когда они ушли, засобирались и остальные. Отто и Халме задержались, прощаясь. Халме пожал руку хозяйке, немало смутив ее такой учтивостью.
— Благодарствую. Вечер был очень приятный. Желаю тебе счастливо хозяйничать в этом доме.
Обратясь к Юсси, он произнес целую речь. При этом он держал шляпу в руке и всем своим видом показывал, что как благородный человек помнит долг вежливости, несмотря на все безобразья мужичья. Ушел он весьма торжественно, будто священник с экзамена по чтению: не просто исчезая в дверях, как это делают заурядные люди, а превращая свой уход в целый программный номер.
— И тебя, Юсси, позволь поблагодарить! Я считаю своей приятной обязанностью пожелать в этот день счастья новому дому. Ты поставил своей целью подъем себя, так сказать, в области материальной деятельности, однако, не менее важной, чем деятельность на поприще духа. И та, и другая необходимы, ибо, взаимно дополняя друга они вместе ведут человека к лучшему будущему.
Юсси слушал с серьезной миной, чтобы не обидеть Халме. К счастью, отвечать ему не пришлось, так как из кустов с лесной дороги послышались крики.
— Что там опять?
Уговоры провожатых были слышны как невнятное бормотание, но зато слова Анттоо звучали отчетливо:
— Сатана!.. Вы не знаете, сколько я вытерпел... Тысяча чертей! Меня вши жрут и весь свет ненавидит, а я только жму да жму из последних сил...
Халме надел шляпу и ушел. Отто тоже собрался уходить, но решил еще выпить бражки на дорогу.
Халме шел лесом к себе в деревню. Было уже за полночь, и ярко светила луна. Но густой ельник, полный мрака, бросал на дорогу синюю тень, лишь кое-где пересеченную узкой полоской света. Халме подобрал на обочине подходящую палку. В эту минуту посох отвечал его настроению. Лунное сияние настраивало на романтический лад. В душе его заговорили голоса прочитанных книг. Его окружили образы, созданные поэтическим порывом национального просвещения. Много воды утекло с той поры, когда бродил по этим местам пастушонок-сирота, отданный общиной на работу к хозяину Мэки-Пентти. Правда, пастух из него получился плохой, потому что он был слишком робок и неповоротлив. В мальчишеских играх и драках ему никогда не удавалось отличиться. Но хозяйка полюбила его, так как он оказался смышленым и весьма способным для разных поручений. Он даже научился вязать чулки и увлекался рукоделием, не обращая внимания на смешки окружающих. Хозяйка определила его в ученье к портному, послала его даже в Тампере, поскольку проявленные мальчиком способности позволяли надеяться, что из него может выйти кое-что получше обыкновенного деревенского портного. Женщины даже говорили, что он мог бы стать священником, о чем свидетельствовали дни экзаменов по чтению — подлинные дни его триумфов.