Все же в Тампере Халме не остался. Кончив ученье, он вернулся портным в родную деревню и привез с собой, кроме хорошего портняжного мастерства, весьма сумбурную смесь идей и знаний, которые приобрел, посещая всевозможные бесплатные лекции для народа, устраиваемые городской библиотекой, Национальным обществом, Обществом друзей финского языка, Обществом трезвости и прочими обществами. Вернуться в деревню Халме побудили две причины. Во-первых, в Тампере он сидел на лекциях у самых дверей, никем не замеченный. А ведь известно, что даже люди более знаменитые считали: лучше быть первым в деревне, чем последним в городе. Почему же не мог поступить так и Аадольф Александр Халме? Второй Л же и главной причиной оказалась Эмма. Скромная девушка-труженица покорила юного портного тем, что искренне уважала его ученость, без тени иронической усмешки, с которой всегда смотрели на него другие.
Стоило ли метать бисер перед свиньями? Стоило ли говорить этим людям о правах женщин? Они же не представляют себе женщину иначе, как... Халме даже мысленно не позволил себе произнести грубое народное словцо,потому что хранил в сердце нравственное чувство, не только воспитанное просветительными лекциями, а подлинное, прирожденное, такое же, какое бывает у сельской учительницы.
Ну что им, этим мужланам, идея нации? Что им борьба за полноправие финского языка? Что им просвещение?
А как светила луна! Хотелось бы поселиться навеки у каждого холма, у каждой лощины, у каждого леса! Работать ради будущего все-таки стоило!
Невдалеке от большака, ведущего в пасторат, дорога н взбиралась на горку, с которой открывался вид на озеро. Халме остановился и с минуту стоял неподвижно, как статуя. Мысли о великом и возвышенном приходили ему на ум. И даже на лице появилось величаво-серьезное, или, как он выразился бы, «всемирно-историческое» выражение.[10]
Халме стоял неподвижно, чуть запрокинув голову. Вытянутая в сторону рука его была оперта на посох.
Наконец он снова двинулся в путь, но вдруг услыхал впереди на большаке возню и пьяные крики. Он остановился, выжидая, так как больше не хотел встречаться с ними.
Было слышно, что Канкаанпээ уговаривал Лаурила идти домой, и тот упирался:
— Тысяча чертей, не пойду я домой!.. Неужели вы не можете найти мне бабу? Мне баба нужна сию минуту!
— Ну перестань... Пойдем-ка лучше к Алине.
— Нет, дайте мне бабу... сейчас же разыщите.
Наконец прятелям удалось увести Анттоо, и голоса их затихли. Последними донеслись слова Преети:
— С нами, знаешь, того... У нас терпения хватит.
Когда все стихло, Халме двинулся дальше. Он иронически усмехнулся, как бы отгоняя от себя услышанное, и вернулся к высоким мыслям. По лицу его разлилось спокойное сияние, подобное безмятежному свету луны. Это был самодовольный покой того, кто многое видел и многое знает.
После ухода Отто Алма и Юсси стали готовиться ко сну. Они решили ночевать в новой избе. Ночь выдалась теплая, да и не хотелось оставлять без присмотра посуду и прочие вещи. Из стога на краю болота они принесли сена и расстелили его на земляном полу избы. Но прежде чем лечь, они еще раз осмотрели постройку. Даже нарочно отошли подальше, чтобы лучше охватить ее взглядом всю сразу. И все в ней казалось им безупречным.