Алма долго стояла и мечтательно смотрела на дом, заложив руки под передник. В последнее время она расцвела. Ее здоровое, крепкое тело было на редкость ладным, стройным, несмотря на коротковатую талию. Льняная рубаха плотно обтягивала грудь. Туго повязанный передник подчеркивал ширину и округлость бедер. Цветастый летний платок спустился на затылок.
— Вот только имени у нашего дома еще нет.
— Есть имя.
— Какое же?
— Коскела.
Алма одобрила название. Конечно, она все равно не могла бы отвергнуть его, но оно ей действительно понравилось не меньше, чем то, которое она втайне придумала сама—теперь оно так и останется ее тайной: «Куусимэки»— «Еловая горка».
Лежа на свежем сене, супруги тихо вели немногословную беседу. С огорчением вспоминали они ссору, которой закончился ужин. Их разговор перебила долетевшая издали, с большака, залихватская песня Отто:
— Ох, господи!.. Как раз около пастората!
— А то где ж!
— Но, право, работник он редкостный.
— Что и говорить. Однако стычка-то по его вине вышла. Небось, Анттоо давно всем известен. Ну зачем было его зря дразнить, раз он шуток не понимает?
— Да-а... Ну, будем спать. Первая наша ночь в новом доме... Надо прочесть молитву.
И Алма прочла молитву, беззвучно шевеля губами. Юсси замер, исполненный почтения, хотя сам не молился.
Наступила тишина. Луна таяла в небе. Небосклон на востоке уже озарился светом нового дня. Над болотом сгущалась белая дымка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Жилую половину дома привели в порядок еще до наступления осени. Остальные помещения решили закончить постепенно, между делом. Для овец и телки соорудили маленький временный хлев из круглых неокоренных жердей, укрытый и утепленный дерном.
Юсси распахал порядочный кусок нового поля. Он пока поднимал только заливные лужки вдоль ручья, которые легко было расчистить.
На порогах он провозился неделю. Это была отчаянно тяжелая неделя, потому что валуны попадались все большие: едва ли не после каждого приходилось отдыхать, так как руки и ноги отказывались служить. Хорошо еще, что никто этого не видел.
Но зато теперь пороги были побеждены окончательно, и Юсси принялся углублять русло ручья. Это дело истребовало столь непомерных усилий, но изнуряло и выматывало душу тем, что ему не было видно конца. Задача оказалась труднее, чем можно было предполагать. Опустошенный, отупевший, неспособный уже ни на какую мысль, всецело поглощенный однообразной, изнурительной работой, Юсси рыл и рыл, и черная канава протягивалась все дальше к болоту, чтобы потом врезаться в его набрякший торфяник. Юсси копал без всяких измерений и расчетов, полагаясь только на глазомер, и вот наконец вода побежала по канаве, возвестив своим веселым течением, что все задумано и сделано правильно.
Но надо было рыть и рыть дальше. И хорошо, что мысли в голове как будто умерли. Юсси видел перед собой лишь черную илистую канаву и замечал только, как она удлиняется день ото дня. Лицо Юсси тоже словно омертвело: изрезанное глубокими бороздами, оно теперь выражало лишь вечную усталость. И в глазах, казавшихся пустыми, лишь редко-редко появлялся какой-то свет. По вечерам на вопросы Алмы он отвечал коротко, односложно. Последний же вопрос, задаваемый уже в постели, мог остаться и вовсе без ответа. Муж засыпал как убитый, едва коснувшись головой подушки.
Какой-то старик зашел взглянуть на работы. Смотрел, похваливал, но, между прочим, сказал серьезно, предостерегающе:
— Так работать, сынок, не годится. Это не игрушки. Ты скоро себя вконец изведешь. Сейчас ты этого не замечаешь, но помянешь мое слово, когда станешь постарше.
Юсси не стал спорить. Даже вроде бы согласился, но только так, лишь бы что-нибудь сказать. Что в будущем случится -никто не знает, а стало быть, и думать об этом не стоит. Он продолжал работать, смаху выбрасывал на бровку канавы мокрый ломоть торфа и, привычным движением, возвращая лопату к ноге, говорил:
— Н-да-а... Конечно, оно того... все может быть...
Затем он снова нажимал на лопату, не делая паузы и показывая, что слова старика нисколько его не обеспокоили.
Однако и Алма с тревогой говорила Юсси:
— Очень ты похудел... Право же, тебе надо бы передохнуть немного.