Рекомендательное письмо успокоило Юсси. Алма, которая была вообще грамотнее мужа, много раз читала и перечитывала его вслух, потому что содержание письма приятно льстило их самолюбию. Когда начинались похвалы его честности, трудолюбию и трезвости, Юсси старался сохранять сугубо деловитое спокойствие, словно речь шла не о нем, а о справедливости вообще.
Алма положила письмо в библию — туда же, где лежал их арендный договор. Она улыбнулась не без гордости и сказала:
— Неужто ты и теперь еще не веришь? Кто после такой бумаги посмеет изменить хоть одно условие договора?
Вообще говоря, Юсси был того же мнения, но все же, как человек более опытный и умудренный жизнью, он, не желая оказаться легковерным простаком, проворчал:
— Кто их там знает... это все важные господа.
— Подумай, ведь ты же сам все сделал на диком месте! Право слово, ты заслужил даже медаль на грудь, как покойный Болотный Царь Пентти.
— Ну.... до Болотного Царя мне еще далеко.
Однако он встал, сутулясь подошел к окну, поглядел па свои поля и деловито сказал:
— Да-a. Если погода удержится, то через неделю пойдут всходы. Давно не было такой дружной весны.
Хотя пробста хоронили в будний день, все же поглядеть на процессию собралось много народу. Юсси восседал на козлах катафалка, серьезный, в господском платье, с котелком на голове и громадным кнутом в правой руке. Его немного беспокоили чужие, непривычные лошади: они были заморской, английской породы и очень пугливые. Лошадей одолжили у барона, потому что в пасторате не нашлось подходящих для такого торжественного случая. Это была пара из бароновой вороной четверки—длинношеие, тонконогие чудища с подстриженными хвостами и гривами.
За катафалком двигались экипажи провожающих, а дальше тянулись любопытные. Среди них ехали и Отто с Анной, а за ними следом — Викки Кивиоя. Он то и дело хлестал лошадь, а поравнявшись с Отто, натягивал вожжи и, нисколько не считаясь с печальной торжественностью обстановки, кричал:
— Я бы не променял своего коня на эту пару! По-моему, долговязые вовсе ничего не стоят. Только и могут что катать господскую коляску по ровной дороге — вот и вся их прыть! А поезжай-ка на них, скажем, в Тампере — так уже на половине пути стриженый хвост помахивать перестанет. А поведи-ка такого коня на ярмарку — медный грош тебе за него дадут, это уж верно!..
Процессия двигалась медленно. Люди, стоявшие по сторонам дороги, снимали шапки перед гробом пробста и перед бароном, ехавшим позади родственников. За камнями и в кустах прятались дети, которые были без старших, и выглядывали оттуда с любопытством и страхом.
На церковном холме теснился народ. Тут были и прихожане и чужие, прибывшие сюда прямо со станции. Юсси подъехал к главному входу и стал ждать, пока господа разберутся, кому и как нести гроб.
У самой церкви поднялся шум и гам: это приезжие и стоящие на холме господа здоровались Друг с другом. Из общего гула резко выделялась шведская речь. Народ дивился бесстыдству господ, которые так громко приветствовали друг друга на людях. Мужчины целовали дамам руки, а две женщины даже обнялись и поцеловали друг друга в щеку. Ну можно ли позволять себе такое? Но чему ж тут удивляться? Ведь давно известно, что «господа не знают стыда».
В числе приглашенных были также самые богатые из местных крестьян, главным образом члены приходского совета и муниципального управления; впрочем, большинство из них состояли и там и там, как, например, хозяин Юлле, который к тому же был еще и судебным заседателем. Владелец крупнейшего во всей округе хозяйства, он унаследовал выборные должности отца, хотя был еще сравнительно молод. Здесь же стоял с женой и хозяин Теурю — член приходского совета. Здороваясь с господами, богатые крестьяне кланялись, покашливая в кулак и краснея, так как, несмотря на свою важность и силу, они все-таки оставались людьми из простонародья. Худая и желчная хозяйка Теурю почтительно приседала, складывая губы в приторную улыбку, столь же неестественную, как и эта ее почтительность. Зато хозяйка Юлле, красивая блондинка, держалась непринужденно и с достоинством, несмотря на свой крестьянский наряд, и удостаивала книксеном только людей почтенных лет. Ее муж волновался больше, но и он после каждого поклона высоко поднимал голову — пожалуй, даже слишком высоко, словно желал показать, что в здешних местах выше него одна только колокольня. Недаром даже барон обменялся с ним несколькими словами, сказанными, правда, вполголоса, но тем большее впечатление это произвело.