Ну-у, я не знаю... Что уж мне так-то... особенно... Оно вообще-то, конечно, работы у меня хвата-ает. Вот и в Колункулма зовут. Ладно, оставим это пока. Успеется. После договоримся.
Но такой оборот дела никак не устраивал Юсси. Он не мог жить в неопределенности: кто его знает, какую цену Отто заломит потом, когда работа будет сделана.
— Нет, ты уж сразу скажи, сколько возьмешь.
Отто легко угадывал мысли Юсси, но ему хотелось подразнить его. Он долго размышлял вслух и наконец предложил:
— Как по-твоему, одна марка в день — не слишком дорого?
Юсси облегченно вздохнул, однако почувствовал, что в самой этой дешевизне кроется какое-то ехидство. Печник, работая на своих харчах, вполне мог запросить и две марки. Да что думать об этом. Пусть ехидничает.
— Столько-то я, конечно, заплачу, если ты ничего больше не потребуешь.
И чтобы покончить с щекотливым разговором, он повернулся к игравшему на полу ребенку:
— А конь-то у тебя с норовом!
Мальчик с интересом смотрел на чужого дядю, а потом, запрыгав, стал колотить лошадкой об пол и закричал в восторге:
— У-y, злющий челтяка!
Отец засмеялся, а на лице Анны появилась страдальческая гримаса человека, вынужденного покоряться злу. Однако в гримасе этой была едва заметная нарочитость, как и в голосе Анны, воскликнувшей со вздохом:
— Хорош, нечего сказать! Научил неразумного младенца поминать нечистую силу и сам же смеется!
Она, видимо, хотела объяснить Юсси, откуда такая скверна в устах ребенка, но безнадежный тон свидетельствовал, что с этим злом ей приходится мириться. И действительно, Анна мирилась, потому что другого выхода у нее не было. Неизменная печаль в ее взгляде была уже далеким отголоском тех времен, когда ее порождали действительная боль и страдание. Потому что великая любовь Анны к этому человеку, который сидел сейчас на краю кровати и смеялся, была исполнена горечи. Анна выросла как хозяйская дочь — ее родители имели дом и небольшое хозяйство в соседней деревне. На свою беду Анна полюбила красивого парня из Кививуори, на редкость легкомысленного и беспечного. Их любовь сразу натолкнулась на препятствия и прежде всего потому, что парень был сыном торппаря. Хотя родной дом Анны не мог похвалиться богатством и не превосходил размерами обычной торппы, все же она была хозяйская дочь. К тому же семья ее была очень религиозна. Если бы родители даже согласились отдать свою дочь за торппаря, то во всяком случае не за такого: они и помыслить не могли, что она станет женой этого «беспутного нечестивца», как называл отец Анны своего будущего зятя.
Однако главным препятствием для Анны оказались даже не возражения родителей, а привычки самого жениха. Серьезная, с юных лет набожная, Анна влюбилась горячо, без памяти. Парень же в это время мог как ни в чем не бывало забрести в амбар с любой ветреницей. И все муки Анны не пробуждали в нем ни малейших угрызений совести. Когда она плача упрекала его за эти похождения, Отто только беззаботно отшучивался. Как-то он сказал:
— Поневоле меня заносит, раз ты себя-то бережешь, точно глаз малого ребенка.
Тогда у Анны вырвался такой вопль отчаяния, что даже толстокожего Отто прошибло. Вначале парень лишь стал осторожнее и постарался тщательно скрывать свои прогулки, но потом, перед свадьбой, они и вовсе прекратились. И муки Анны, смягчившись, перешли в тихую печаль.
Но и теперь, спустя три года после их свадьбы и уже после рождения сына, Анна все еще боялась потерять Отто, хотя для этого теперь как будто уже не было оснований. Отто оставался верным мужем и добрым отцом, характера своего не переменил: хохотал над сквернословием младенца и по-прежнему осыпал насмешками все то, что для Анны было святым и неприкосновенным.
Да и о хозяйстве он заботился куда меньше, чем хотелось бы Анне. Торппа его была запущена. Правда, он хорошо зарабатывал на кладке печей и на постройках, так что ему часто выгоднее было нанять человека, чтобы тот отработал за него барону положенные дни, а самому тем временем подрядиться на стороне. Они ни в чем не нуждались, но деньги уходили столь же легко, как и приходили. Каждого гостя надо было напоить кофе, как теперь этого пасторатского Юсси, этого жилистого скареда, который не только сам никого не угостит, но и бедную Алму-то свою держит без кофе, а может, и впроголодь.
Разумеется, благовоспитанная Анна ничем не выдала Юсси своих чувств. Она расспрашивала, как идет постройка дома, и Юсси отвечал ей очень охотно, радуясь возможности вернуть разговор в деловое русло, так как Отто уже стал поддразнивать его тем, что Алма до сих пор бездетна.