Уже через два часа махания топором, таскания чурок и веток Виктор понял, что вымотался до невозможности. Руки еле поднимались, ноги отказывались передвигать тело, а само оно, иссеченное ветками и занозами, провонявшее потом, искусанное комарьем и мошкой, желало где‑нибудь упасть и притвориться бревном.
Мысленно плюнув на все, он уселся на какую‑то кочку, сложил на коленях трясущиеся руки и закрыл глаза.
— Чего, Витек? Устал? — голос у Гочи был неподражаем — со звонкой хрипотцой, и насмешливыми интонациями в каждом произнесенном слове. Даже «доброе утро» он произносил с различимой издевкой. — Отдохни чутку, дядя Гоча все сам сделает. Хе…
Лодочник потащил к лагерю, видневшемуся за редкой порослью деревьев, сразу две охапки хвороста, перетянутые одной веревкой так, что получилось что‑то похожее на мягкое коромысло: с каждого бока Гочи свисала вязанка.
Недолго Рогозин глядел ему в след, потом устало опустил голову и расслабился.
— Тяжело, да? Не получается? — сверху пахнуло табаком.
Виктор даже не успел ни испугаться, ни удивиться неожиданному появлению якута. Он только лишь кивнул.
— Это потому, паря, что места здешние прокляты. Пойдем‑ка, чего покажу.
Виктор недовольно замычал, но прикосновение якута к руке будто придало сил, он поднялся на ноги и заковылял за мелко семенящим по склону холма Юриком.
— Ты так быстро устал, паря, потому что чувствительный очень! Я это сразу заметил. А место здесь проклятое, — трындел Юрик, — высасывает жизнь из человека. Если долго остаться, то можно назад не вернуться. Я тебе покажу сейчас. Покажу!
Не успели они пройти и пятидесяти метров, как лес внезапно кончился. У подножья холма открылась совершенно ровная горизонтальная площадка с одиноким деревом — точно таким же страшилищем, как виденное двумя днями раньше на скале: черное, иссохшее, раскидистое и мрачное, оно так же было увешано выбеленными солнцем и очищенными ветрами костями.
С ужасом Рогозин отметил среди черепушек разных животных и пару человечьих, а справой стороны с дерева свисало… давно ставшая скелетом верхняя часть торса какого‑то бедняги — без головы, но с очень длинными, непропорционально длинными руками. Ноги виднелись под деревом.
— Опять? — на этот раз Рогозин постарался не показать страха, спрятав его за безразличием — он только недовольно поморщился.
— Нет, Витя, не опять! — зло усмехнулся Юрик. — Посмотри, паря, откуда оно растет!
Рогозин вытянул шею, стараясь разглядеть в травяном ковре незамеченные подробности и едва не сел на пятую точку!
Страшное дерево проткнуло насквозь идеально круглую каменную плиту. На верхней плоскости этого гигантского жернова можно было разглядеть какие‑то значки, в части которых Рогозину почудилось что‑то знакомое. Он оглянулся на своего «гида» и вспомнил — такие же «хризантемы», только из металла, имелись на рюкзаке якута.
— Что это? — спросил Рогозин, ожидая услышать еще одну страшноватую сказку.
— Это, паря, земля Улу — Тойона. А вот это дерево — его главный жертвенник. Это один из ростков Аал Луук Мас — мирового дерева, по которому шаманы ходят из мира в мир. Но не это главное. Если на камень под ним прольется человеческая кровь, Улу Тойон придет за жертвой. Сам придет. Не станет посылать подручных абасов и чучун, Великий Господин придет сам! Не веришь? Ха! Мне в Якутске говорили: «что ты выдумываешь, Юра! Главный жертвенник Улу Тойону должен быть как прямоугольная яма на вершине кургана с каменными ступенями вниз, куда шаманы стаскивают жертвенный скот и сжигают его там! А ты ищешь круглый камень!» Ха — ха — ха! Они думают, что если такой алтарь Великого Господина нашли в самом Якутске, под Николаевской церковью, то и везде должны быть такие! Дураки! Посмотри, паря, вокруг!
Якут сопел в самое ухо, нервно стискивая короткими пальцами запястье Виктора, вроде бы как и подталкивая того к алтарю и сдерживая от неосторожного шага.
— Видишь?!
Ровные верхушки сопок окружали жертвенник с четырех сторон, являя собой нечто вроде природой устроенного кургана с четырехугольной ямой в центре и со страшным деревом внутри этого центра.