Плеснувшая в лицо волна заставила его отшатнуться, потерять равновесие и пребольно шлепнуться на задницу. Ружье при этом ударилось об локоть и Рогозин вспомнил о звуковой мощи его выстрела. Скинуть «Селезень» с плеча, упереть в колено и выжать спуск — было делом одной секунды. Грохнул выстрел и Рогозин, немного оглушенный, стал снова вглядываться в серую стену дождя.
Он вымок насквозь, чье‑то прежде сухое дерьмо, упрятанное в карман, тоже промокло, развалилось на куски и теперь стекало по куртке и штанам, превращая их в зловонные тряпки. Но Виктору на это было ровным счетом наплевать — не от опрятности в этот момент зависела его жизнь.
Когда из серости и мокрого, хлюпающего шума показался нос лодки, Рогозин едва не расплакался. Он очень хотел увидеть в посудине Юрика, но, честно сказать, был бы рад почти любому человеческому лицу.
И оно вскоре появилось: неубиваемый дядя Вася стоял на дне изрядно набравшей воды лодки, и изо всех сил подруливал веслом, иногда бросал его и принимался вычерпывать воду, второй рукой управляя мотором. Лодка шла трудно, сильно рыскала по курсу, но дядя Вася упрямо вел ее вперед. На секунду он оторвался от борьбы с потоком, перехватился, бросил весло вниз и показал Виктору рукой направление, выкрикнув:
— Туда иди! Иди! Туда! — он прокричал несколько раз, потому что первый крик был надежно скрыт прогремевшим громом. — Встретимся! Там! Туда иди! — пока он кричал, лодку немного повернуло и, пока она не встала поперек течения, дядя Вася вновь схватился за весло.
Рогозин радостно закивал, соглашаясь. Он сообразил, что если дядя Вася попытается подобрать его здесь, то, скорее всего, они останутся без лодки, ведь река буквально ополоумела: белая пена шипела на гребнях беспорядочных волн, поток убыстрился многократно, течение взбесилось и моталось от берега к берегу, казалось, даже рыбы не смогут выжить в этом грохочущем шейкере.
Рогозин полез вверх по мокрым скользким камням. Сколько времени он поднимался к вершине ему не запомнилось. Потом, наверху, лежа под разбитым молнией деревом, он восстанавливал дыхание, отирал от комьев грязи разбитые в кровь руки и радовался, что ни разу серьезно не сорвался.
Придя немного в себя, Рогозин вскочил и побежал. Со стороны, должно быть, это выглядело комично — ежесекундно оскальзываясь на размокшей сверху, но еще не превратившейся в сплошную грязь глине, он нелепо размахивал руками, пытаясь сохранить баланс, часто падал, но упрямо спешил.
Иногда удаляясь от берега, ведомый рельефом, по возвращении Рогозин всегда оглядывался окрест: не здесь ли причалил дядя Вася? Но того все не было и не было.
Когда уже Рогозин почти отчаялся догнать старика, под ногами вдруг заскрипел гравий. Не то чтобы он не попадался возле скал, но здесь он был удивительно однообразен — будто кто‑то калибровал камни. Только через минуту Виктор догадался, что уже какое‑то время бежит по какой‑то старой дороге, которая ведет его к берегу. И вскоре он действительно увидел реку и даже узнал место. Это была та самая пристань, которую Юрик назвал «сталинским лагерем».
Ее кривосбитые мостки теперь совсем завалились, надсадно скрипели под ударом каждой новой волны, грозясь рассыпаться, но на берегу теперь лежала лодка, а на черный штабель досок облокотился спиной изможденный дядя Вася. В руках он сжимал свой автомат с почему‑то остегнутым магазином.
Рогозин, собрав последние силы, подошел к старику, опустился перед ним на колени и обнял того за шею, всхлипывая слезливо.
— Да будет тебе, Витек, будет, — тяжело дыша, отстранил его дядя Вася. — Живы мы и ладно. Думать нужно.
Лицо дяди Васи было чем‑то исцарапано, рука повыше локтя обернута пропитанной кровью тряпкой и вид его совсем не был похож на того спасителя, каким увидел его Рогозин в своих представлениях о грядущей встрече.
Виктор ничего не мог сказать в ответ — в горле застрял неприятный комок и начисто лишил его возможности произносить слова. Рогозин кивнул, соглашаясь, что подумать было бы неплохо.
— Что‑то дерьмом медвежьим от тебя прет, хлопец, — поведя носом, недовольно сказал старик.
Ничего не говоря, Рогозин просто сел рядом.
По гнилым доскам барабанил дождь, и кроме этого стука не было слышно ничего, вокруг лил дождь и его полупрозрачная стена отлично укрывала все, что было дальше сотни шагов. Но впервые за долгие дни Рогозин чувствовал себя счастливым.
— Сейчас, Витек, передохну немного, пойдем с тобой, — неожиданно произнес старик.