— К тому же Клейн никогда не был на Восточном побережье, да и вообще на острове. Должна получиться интересная история.
— Думаю, ему там понравится.
Я смотрю на Клейна, оценивая его реакцию на наш разговор. Он достал из холодильника пиво и устроился на третьем стуле за столом, откручивая крышку и делая долгий глоток.
— Что может не нравиться в аллигаторах и гольф-карах? — спрашивает он, сглатывая.
Я ухмыляюсь.
— Ты провел свое исследование.
— Предстоит провести еще много исследований, — он направляет на меня свою бутылку. — Относительно тебя.
Я отпиваю глоток вина.
— Сегодняшнее исследование касается тебя, — напоминаю я ему.
Розмари взволнованно хлопает в ладоши.
— Насколько глубоким должно быть это исследование? Я смогу достать смущающие детские фотографии?
— Нет, — говорит Клейн.
— Да, — возражаю я.
— Фотографии будут, — заявляет Розмари.
— Мам, нет, — твердо говорит Клейн.
— Клейн, не будь таким жестким. Что такое маленькая детская попка между друзьями? — ее взгляд переходит с Клейна на меня и снова на него. — Вот кто вы, да? Друзья?
Поднеся бутылку пива к губам, Клейн говорит:
— В некотором роде.
— Пейсли, ты простила его за жестокую критику твоей истории?
У меня отвисает челюсть.
Глаза Клейна выпучились.
— Напомни мне рассказать футбольному тренеру Оливера о том, как Иден сбросила шорты в общественном месте и попыталась помочиться на пальму.
— Ты еще не родился, когда это случилось. Ты можешь повторять неловкие истории, только если ты был жив и достаточно осведомлен, чтобы помнить их самому, — Розмари гладит меня по руке. — Сестра Клейна очень подробно рассказывает о нем, когда сплетничает.
Мне не нужно встречаться с сестрой Клейна, чтобы понять, что каждая унция сплетен о ее брате укладывается в галлон любви. Из стен этого дома просачиваются любовь и принятие, как будто каждый, кто вырос здесь, автоматически впитывает эти качества.
Клейн в том числе. Наверное, поэтому спустя почти восемь лет он все еще переживает из-за моей истории.
— Отвечая на ваш вопрос, Розмари, я пока не простила Клейна. Но я могу подумать об этом после того, как увижу те детские фотографии.
Розмари разражается смехом. Она похлопывает сына по плечу и говорит:
— Жаль, что она не твоя настоящая девушка. Мне она нравится.
Губы Клейна складываются в мрачную линию, и он ничего не говорит.
Розмари наносит последние штрихи на тушеную говядину, которую она приготовила, и рассказывает мне о своей работе в качестве помощника флориста в магазине под названием «Найс Стемс».
— На прошлой неделе мы получили заказ на дюжину черных роз. На открытке было написано: «Пошли вы оба, вы заслуживаете друг друга». Адрес доставки был указан в шикарный отель.
— Измена, я полагаю? — спрашивает Клейн, кладя ложки рядом с расставленными мисками.
— Верное предположение, — отвечает Розмари.
— Я не могу понять, зачем кому-то это делать, — Клейн качает головой.
— Мой отец изменял моей маме, — говорю я и тут же жалею о своем признании. Думаю, все дело в этом доме и его уюте. Общее ощущение принятия высасывает из человека все секреты.
Клейн, склонившийся над столом и раскладывающий салфетки, замирает. Его глаза устремлены на меня, наблюдают. Цвет исчезает с его лица. Он ждет, что я заплачу? Что я заметно расстроюсь?
Розмари врывается, наливая еще вина.
— Уверена, это было непросто для всех участников, — дипломатично говорит она.
Я киваю.
— Да, — я беру свой бокал вина и долго пью, чтобы сгладить «похмелье уязвимости».
Клейн раскладывает тушеное мясо по мискам, а Розмари раздает куски хлеба с корочкой, намазанные маслом.
Еда восхитительна. Розмари остроумна, делится историями о том, как Клейн был подростком. Не раз я ловила себя на мысли, что все это странно, как будто я посещаю занятия, посвященные человеку, о котором всего несколько недель назад я могла думать только в своих воспоминаниях.
Большую часть разговора ведет Розмари. Я засыпаю ее вопросами, а Клейн то и дело вклинивается в разговор, чтобы предложить слова защиты или дополнения к тому, что говорит Розмари.
— Он был трудным подростком, — говорит Розмари, глядя на Клейна с чисто материнской нежностью, — но это только потому, что в молодости он так много времени проводил, будучи…
— Достаточно, — говорит Клейн, многозначительно глядя на нее. Розмари кивает в знак понимания.
Мое любопытство разгорается, но я знаю, что лучше не лезть на рожон.
Как и было обещано, после ужина Розмари показывает мне несколько детских фотографий.
— Он был пухленьким. Его отец называл его Брутом.
Упоминание об отце легко слетает с языка Розмари, но Клейн, сидящий рядом со мной на диване, вздрагивает.
Я делаю вид, что не замечаю.
Розмари передает мне открытый альбом. Малыш Клейн, сидящий в огромной картонной коробке, смотрит на меня.
Она касается фотографию.
— Он любил заползать туда и прятаться от нас.
— Я бы и сейчас залез в такую коробку, если бы она была доступна, — бормочет Клейн.
Розмари не обращает на него внимания.
— Переверни страницу, — инструктирует она. — На следующей — он в ванной.
Клейн пытается закрыть альбом, но я слишком быстра. Я отклоняю свое тело в сторону, и единственная возможность для него преодолеть меня — это обхватить меня.
Что он и делает. Его рука пробирается между моей рукой и туловищем, пальцы отчаянно хватаются за альбом.
Жаль, что я уже перевернула страницу.
Рука Клейна ослабевает. Он начинает отдергивать ее, но останавливается на моей талии. Скрытый моей согнутой рукой и наклоненным телом, он слегка сжимает мое бедро и тянет.
Он отпускает меня так быстро, как будто ничего и не было, и я сдерживаю свой вздох.
Взяв себя в руки, я заглядываю в альбом.
— Посмотри на эти ямочки на попке, — воркую я, и Клейн вздыхает.
Мы просматриваем еще несколько фото, пока я не убеждаюсь, что он готов выйти из себя.
Возвращая фотоальбом Розмари, я говорю:
— На одну ночь достаточно. У Клейна голова может взорваться, если мы продолжим.
— Ладно, ладно, — говорит Розмари, ставя альбом на полку. — Думаю, мне все равно уже пора спать. Утром я открываю магазин.
Мы благодарим и прощаемся с Розмари. Она обнимает меня, и на этот раз я готова к этому.
Клейн притягивает к себе маму для объятий, и я отступаю назад, чтобы дать им пространство. В его хватке нет ничего формального. Он хочет показать ей свою любовь и благодарность.
Я никогда не видела, чтобы мой брат так поступал с нашей мамой. Эта мысль одновременно огорчает и угнетает меня. Надеюсь, он это делает, просто меня нет рядом, чтобы увидеть это.
Клейн открывает пассажирскую дверь своей машины и отступает назад, чтобы я могла забраться внутрь. Я устраиваюсь на сиденье, поправляя платье, которое задралось выше середины бедра. В этот момент я смотрю на Клейна и наблюдаю за его глазами, которые следят за моим бедром.
— Глаза выше, — напоминаю я ему, но мой голос слишком хриплый, чтобы слова могли послужить предупреждением.