Меня охватывает раздражение. Я хочу, чтобы моя сестра замолчала.
— Владелец «Упрямой дочки» сейчас занимается перестройкой своего дома. Я помогаю ему то тут, то там.
Пейсли поправляет кепку, чтобы лучше меня видеть.
— Теперь ты архитектор?
Я скрещиваю руки.
— Нет, я хорошо умею размахивать кувалдой и сбивать все дерьмо на своем пути.
Она смотрит на меня, поджав губы.
— Что? — я смотрю на нее сверху вниз. Она, наверное, ломает голову над тем, как объяснить матери, что ее парень — также любитель кувалд. Может, она жалеет, что не наткнулась на какого-нибудь другого парня с лучшей родословной, чтобы тот стал ее фальшивым кавалером? От этой мысли в моей груди поселяется тоска, а сверху — слой презрения. — Тебе не нравится, что у твоего фальшивого парня мозоли на руках? Ты сомневаешься, стоит ли выставлять меня перед своей семьей?
Она обиженно выдыхает.
— Я не это сказала.
— Боже, Клейн, — вмешивается Иден. — Тебя выкинут из поезда любви не из-за твоих мозолей, а из-за твоего плохого отношения.
Пейсли скрещивает руки и смотрит на меня.
— Она права.
В центре поля судья смотрит на часы и замедляет шаг. Он подносит свисток к губам и дует в него, сигнализируя об окончании игры.
Взрослые хлопают, крича:
— Молодцы, ребята, все в порядке, вы выиграете следующую.
Облом. Разочарование, которое я испытываю, схоже с разочарованием Оливера и его товарищей по команде, уходящих с поля.
— Один шарик, Клейн, — предупреждающе произносит Иден.
Я отказываю ей, покачав головой.
— Сегодня день двух шариков, Иден, и не пытайся говорить мне обратное.
— Ладно, — ворчит она.
Для Пейсли она объясняет:
— Клейн берет Оливера на угощение после футбола. Победа или поражение — неважно.
Оливер уходит с поля, рюкзак отягощает его и без того сгорбленные плечи. Его взгляд встречается с моим, и его нижняя губа вздрагивает.
Я обнимаю его, не обращая внимания на запах пота, исходящий от него.
— Ты хорошо играл. Гордись этим.
— Мы проиграли, — раздраженно говорит Оливер.
— В проигрыше есть свои уроки.
— Дядя Клейн, сейчас я просто не могу понять, в чем они заключаются.
Я киваю, прищурив глаза, словно глубоко задумался.
— Ты веришь, что двойной шарик мороженого поможет тебе это понять?
Одна сторона рта Оливера кривится в улыбке.
— Только если сверху будут плавленые зефирки и крошеные «Орео».
Иден хмыкает.
— Если ты настаиваешь на том, чтобы дать ему весь этот сахар, ты забираешь его днем.
Я похлопываю Оливера по плечу.
— Я же говорил, что смогу уговорить ее разрешить тебе прийти ко мне потом и съесть угощение размером с твою голову.
Оливер сияет. Проигранный футбольный матч остался позади, а мороженое теперь в его обозримом будущем. Он шлепает меня по ладони с такой силой, на какую только способен.
— Дядя Клейн, ты лучший.
Через голову Оливера я показываю на себя и говорю Иден:
— Я лучший.
Иден менее чем нежно шлепает меня по центру груди.
— Лучшие дяди помогают строить диорамы. Для которых у нас нет материалов, — она делает вид, что трясет помпонами. — Ура.
Оливер стонет и раскачивается всем телом, как будто это худшая новость, которую он мог получить.
Я подмигиваю ему.
— Хорошо, что я получил двойное высшее образование: по творческому письму и строительству диорам.
Взвалив на каждое плечо по сложенному стулу, я веду его через травянистое поле к парковке.
— Мой младший брат играл в футбол, — рассказывает Пейсли Оливеру. — Я помню, как ходила на его игры. Ты намного лучше, чем он.
— Спасибо, — он прищуривает один глаз и смотрит на нее. — Ты девушка дяди Клейна?
— Пейсли — моя подруга, — отвечаю я.
У Оливера уже готов следующий вопрос.
— Ты когда-нибудь смотрела, как он играет в футбол?
— Не-а, — она выделяет звук «а».
— А надо бы. Он действительно хорош.
Я ухмыляюсь Оливеру. Можно подумать, у нас с ним договор, где он должен меня так нахваливать.
Мы доходим до машины Иден, и я укладываю стулья в багажник. Обращаясь к Пейсли, я спрашиваю:
— Ты хочешь мороженого?
Она качает головой.
— Я дам вам, ребята, немного времени побыть в кругу семьи. Кроме того, мне нужно работать.
Оливер гримасничает.
— В субботу?
Она ухмыляется.
— Боюсь, что так.
— Ты должна хотя бы съесть мороженое перед работой, — уговариваю я, растягивая последнее слово.
Она поднимает на меня взгляд.
— А разве лакомство не должно быть после окончания тяжелой работы?
— Нет, — в унисон говорим моя сестра, Оливер и я.
Пейсли смеется, а Иден машет рукой на прощание.
— Было приятно познакомиться с тобой, — она бросает на меня пристальный взгляд. — Надеюсь, скоро увидимся снова.
Иден обходит внедорожник сбоку, Оливер идет следом.
— Увидимся там, дядя Клейн, — кричит он и машет рукой.
Я провожаю Пейсли до ее машины, припаркованной неподалеку.
— Ты должна поехать с нами.
Из ее горла доносится «хм».
— Для правдоподобности? Чтобы я могла сообщить своей семье о любимом вкусе мороженого твоего племянника?
Мы остановились у заднего борта ее машины. Моя рука просовывается между нами, тянется к ней, и тут я осознаю, что делаю, и опускаю ее. Мне придется быть осторожным. С Пейсли слишком легко забыть, что все это понарошку. Мы слишком хорошо умеем шутить, подтрунивать, ладить друг с другом.
Вынужденно улыбнувшись, я пожимаю плечами и говорю:
— Потому что хочу, чтобы ты пошла.
Она нервно теребит зубами нижнюю губу.
Как бы мне хотелось отказаться от своего приглашения. Зачем я вообще что-то сказал? Пойти на футбольный матч Оливера, чтобы она могла познакомиться с ним и поговорить о нем — это одно, а съесть мороженое с моей семьей просто ради того, чтобы провести с ними время, — совсем другое. Мы не вместе, и, будем честны, я не тот парень, которого она бы выбрала.
В ее взгляде читается извинение.
— Клейн, я…
Мои губы сжимаются в жесткую линию.
— Я понял. Не беспокойся об этом, — я делаю шаг, увеличивая расстояние между нами, потому что мне нужно пространство. Я не могу быть так близко к ней сейчас. Это больно.
Она протягивает руку, но меня нет рядом, и ее руки безвольно падают на бок.
— Мне кажется, ты не понимаешь.
— Я прекрасно понимаю, — я сохраняю ровный голос. — Это, — я делаю жест между нашими телами, — строго бизнес. Никаких дружеских отношений сверх необходимого.
Она хмурится.
— Дело не в этом.
Надежда, настойчивая и раздражающая, искрится в моей груди.
— В чем же дело?
Она открывает рот, но из него ничего не выходит, а ее выражение лица переходит в тихую панику.
Надежда погасла.
Пейсли издает звук разочарования, придушенный крик, и я без раздумий тянусь к ней, хватая за предплечье. Она смотрит вниз, на то место, где я прикасаюсь к ней, и резкий вздох вырывается из ее горла.
Мои мозоли.
На этой неделе я трижды помогал рушить стены. Мои мозоли очень заметны, даже больше, чем когда я прикасался к Пейсли раньше.
Она испытывает отвращение. К моему прикосновению.