Пейсли нравится мой ответ, если судить по ее улыбке и прижатой к сердцу руке.
— Это мило.
Если бы я дополнил эту историю, придал бы ей костяк, сущность и мускулы, она бы не нашла ее милой. И хотя я не намерен этого делать, в моей груди зарождается странное желание рассказать ей.
Ни за что.
Я показываю пальцем на свою спальню, говорю:
— Пойду приму душ, — и выбегаю из комнаты.
Когда я привожу себя в порядок и возвращаюсь, то обнаруживаю Пейсли, расположившеюся в моем любимом кресле.
Оно глубокое, подушки толстые, а высота как раз подходит для меня. Пейсли кажется поглощенной им, компенсируя разницу в размерах тем, что сидит в нем боком. Ее ноги свесились с подлокотника кресла, ступни босые, а туфли беспорядочно валяются на полу под ней. Ее голова откинута назад на противоположную руку, книга висит в воздухе.
Она похожа на поэму, картину, возможно, даже на предмет фантазии начинающего автора.
— Привет, — хрипло говорю я, отходя, чтобы она не засекла, как я поправляю джинсы. — Что ты думаешь о том, чтобы остаться здесь и заказать ужин?
Позади себя я слышу звуки того, как Пейсли закрывает книгу и поднимается с кресла.
— Хм-м, — произносит она, — а что у тебя есть в холодильнике?
Я разворачиваюсь от нее и иду на маленькую кухню, зажмурив глаза и желая, чтобы моя эрекция была под контролем. По крайней мере, я выбрал джинсы, а не более удобный вариант. Треники. Они ни черта не скрывают.
Голос Пейсли становится все громче и громче позади меня, пока я не понимаю, что она всего в нескольких футах от меня. Не обернуться сейчас было бы невежливо. Я делаю глубокий вдох, стараясь не двигать плечами, чтобы она не поняла, что я делаю, и медленно поворачиваюсь.
Пейсли смотрит на меня с любопытством, ее взгляд сильный и ясный, и по ее глазам я могу сказать, что она пытается разобраться в странном поведении, которое я демонстрирую.
— Ты в порядке? — спрашивает она.
Я быстро киваю, безуспешно пытаясь не радоваться тому, что уже превратилось в маленькую внутреннюю шутку.
— Ла-а-дно, — протягивает она. Она подходит ближе, обходит меня и направляется к холодильнику. — Симпатичные магнитики, — комментирует она, постукивая по нескольким кончиком указательного пальца. — Кто тебе их подарил?
— Моя мама. Или моя сестра. Это стало чем-то вроде фишки.
Пейсли достает один из них с холодильника и рассматривает поближе.
— Они были домашними питомцами?
— Все собаки, которые были у нас в детстве, теперь представлены в виде магнитов.
Она заменяет магнит.
— Это очень мило, — она снимает магнит-корги и берет его в руки. — Арахис?
Она помнит имя моего любимого питомца, о котором я как-то вскользь упоминал?
— Единственный и неповторимый.
— У вас было много собак.
— Моя мама любила ходить в приют и выбирать собаку, которая никому не была нужна.
— Это здорово, но звучит так, будто вам пришлось переживать смерть собак чаще, чем большинству людей.
— Как только я понял, как много мы делаем, даря им любовь и заботу в последние месяцы или годы их жизни, горе, которое я испытывал, когда мы их теряли, стало более управляемым.
В уголках глаз Пейсли образовывается влага.
— Я не знаю, смогу ли я сделать что-то подобное.
От ее эмоций мне хочется потянуться к ней. Я скрещиваю руки, чтобы остановить себя. Будет ли это хорошо воспринято?
— Ты бы смогла, если бы понимала, что отдаешь. Ты удивишься, как много боли может вместить сердце.
— Мне не чужда боль.
Голос у нее низкий, глубокий, почти серьезный. Как и я, она меняет тему, прежде чем я успеваю задать какие-либо дополнительные вопросы. Подойдя к холодильнику, она говорит:
— Мне нравится играть с собой в такую игру: я смотрю, что у меня есть в холодильнике, и придумываю, что приготовить из этих ингредиентов, — она смотрит на меня. — Я ненавижу тратить еду впустую.
— А что, если все, что у меня есть, это…— я берусь за ручку дверки, и Пейсли отходит в сторону, когда я распахиваю ее. — Говяжий фарш и соцветия трехцветной цветной капусты?
— Хм, — Пейсли постукивает себя по подбородку. — А лук у тебя есть?
Указывая на корзину на столешнице позади нас, я утвердительно киваю.
Она наклоняется, чтобы получше рассмотреть мой холодильник. Пользуюсь ли я возможностью оценить форму ее задницы, изгиб ее поясницы? Чертовски верно.
— У тебя есть вино, — улыбается она мне, и ее глаза понимающе сужаются. — Все лучше с вином.
— Даже тако?
— Тако великолепны сами по себе, но их дополняет пряное красное, — она достает ингредиенты из холодильника. — И да, я застала тебя за разглядыванием моей задницы.
— Было бы преступлением не сделать этого.
Она смеется и трясет задней частью своего тела.
— Я тебя не виню. Это отличная задница.
Я посмеиваюсь и забираю у нее ингредиенты, перемещаясь по кухне, чтобы собрать нужные приборы для готовки.
Мы с Пейсли работаем бок о бок, нарезая цветную капусту на мелкие кусочки и подрумянивая говяжий фарш. Пейсли объявила, что нарезка лука — моя работа, потому что он заставляет ее плакать. Пока я режу, она заглядывает в мою кладовку и берет банку с соусом энчилада.
— Давай закинем это к остальному.
К тому времени, как мы добавляем перец чили, тмин, соль и черный перец, моя кухня пахнет чертовски аппетитно. Я пробую блюдо на вкус и удивленно поднимаю брови.
Пейсли ухмыляется.
— Думаю, если бы это было ужасно, ты бы нахмурился.
— Попробуй, — предлагаю я деревянную ложку, подставляя одну руку, чтобы поймать все, что упадет.
Пейсли наклоняется ко мне, прижимается губами к кончику ложки.
Счастливая ложка.
— Боже мой, — вздыхает она, — это восхитительно.
Она протягивает руку, чтобы дать пять.
— Нам нужно участвовать в одном из этих любительских кулинарных шоу.
— Я лучше буду придумывать истории.
Пейсли смеется и роется в моих шкафчиках, пока не находит миски. То же самое она делает с ящиками, пока не находит столовое серебро. Я мог бы подсказать ей, где найти эти вещи, но я был занят, наслаждаясь тем, как она знакомится с моей кухней.
— Хорошо, — говорю я Пейсли, когда мы садимся за мой небольшой стол. — Расскажи мне о своих родителях.
— Это сложный вопрос, — она откусывает кусочек, делает паузу, чтобы прожевать, а потом поправляет себя. — Скорее, ответ на этот вопрос сложный.
К счастью для меня, мне не нужно вдаваться в подробности о своих родителях. Это не я везу Пейсли в место, куда можно добраться только на лодке, и заставляю ее провести неделю с моими мамой и папой.
Я молчу, откусываю еще кусочек и жду.
— Мои мама и папа в разводе. Он изменил, как ты знаешь, — ее взгляд переходит на меня, затем снова вниз. Она откусывает еще, жует и глотает, затем вытирает рот салфеткой. — Ты также знаешь, что я поймала его на измене, — она вздыхает, словно то, что она собирается сказать, все еще тяготит ее. — Мы были на острове Болд-Хед, когда это случилось. Это было с женщиной, которая жила в соседнем доме. Когда его неверность наконец-то стала известна, все как бы обвинили меня в том, что произошло в результате. Развод и все то безобразие, которое за ним последовало.