Я спокойно киваю, или, по крайней мере, надеюсь, что так оно и есть. Мои мысли — это скорее «какого хрена», смешанное с «кто настолько бредовый, чтобы обвинять Пейсли в поведении ее отца?»
— Это ужасно, — говорю я, и этого недостаточно, но я не могу придумать, что сказать такого, что не было бы уничижительным по отношению к ее отцу. В конце концов, этот человек все еще ее родитель, что бы он ни сделал.
От этой мысли моя вилка замирает в воздухе, а осознание моих слов бьет по мозгам, отдаваясь в сердце.
Действительно ли я верю, что, как бы плохо ни вели себя мама или папа, они все равно остаются твоими родителями?
Еще минуту назад я бы сказал, что нет, но эта шальная мысль подкралась ко мне, и теперь я уже не так уверен.
Я кладу вилку на тарелку, возмущение бурлит в моей груди. Моя первоначальная вежливая реакция быстро проходит.
— На самом деле, Пейсли, это не просто ужасно. Это жестоко и эгоистично. Пожалуйста, помоги мне понять, почему твоя семья винит тебя.
— Не моя мама. Только папа и мои брат с сестрой, — она откидывается назад, скрещивая руки. — Они сказали, что это был всего лишь поцелуй, а я раздула из мухи слона. Я понимаю, к чему клонят мои брат и сестра, потому что это полностью нарушило жизнь каждого. Я понимаю, что им было бы легче, если бы это осталось в тайне.
— Пейсли, это не твоя вина, что бы кто ни говорил. Твои брат и сестра были молоды и, вероятно, отреагировали на это с соответствующим уровнем зрелости, но твой отец, обвиняющий тебя, — это невероятно, — чем дольше я говорил, тем более пылким становился мой тон, и теперь я звучу так, словно произношу речь, полную страсти. Но я еще не закончил. — Он тоже не прав, и я готов поспорить, что он действительно винил себя, но его эго не выдержало. Повзрослел ли он с тех пор? Извинился? — боюсь, я уже знаю ответ.
— Нет, но, может быть, в этой поездке он это сделает. Он так долго держал меня на расстоянии, что можно подумать…— она пожимает плечами, но в ее глазах читается обида. — В любом случае, ты увидишь всю мою семью во всей ее красе. Моя мама ненавидит моего отца, но она двинулась дальше. У нее теперь есть парень, и он молод. Совсем молод, — Пейсли говорит это с расширенными глазами.
— Насколько молод?
— Он мог бы быть моим парнем.
— Вау.
— Ага. И она не стесняется того, что они…— Пейсли подыскивает слово, — «наслаждаются друг другом».
Я снова спокойно киваю, но внутри меня просто тошнит.
Пейсли продолжает:
— Становится все интереснее. Мой отец не хотел развода. Он утверждает, что у моей мамы кризис среднего возраста и он ждет, когда она, — Пейсли делает воздушные кавычки, — вернется домой.
— Тогда почему он изменил?
— Минутная неосторожность. Ошибка в суждениях, — Пейсли закатывает глаза. — Это его слова, не мои.
— Мне жаль, что именно ты обнаружила его. Это очень дерьмово.
— Тут история становится еще хуже. Он знал, что я его видела, и просил не рассказывать. По глупости я послушалась его, но это съедало меня изнутри. От тревоги и чувства вины у меня скручивало живот, а потом я и вовсе заболела. У меня была физиологическая реакция на стресс, связанный с сохранением его тайны. Я записала все на листке бумаги, просто чтобы выплеснуть это из себя, и тут в мою комнату вошла мама. Я попыталась спрятать его, но она увидела, что я задвигаю тетрадь под стопку школьных заданий, и выхватила ее, — Пейсли смеется один раз — пустой звук. — Думаю, я бы съела этот клочок бумаги, прежде чем дать ей его прочитать. Насколько это хреново?
— Чертовски хреново.
— Итак, — Пейсли откусила последний кусочек. — Моя мать будет занята тем, что будет выставлять своего молодого, горячего парня перед моим отцом. Мой отец будет занят тем, что будет делать пренебрежительные замечания. Это будет грандиозно.
— Это было бы здорово в одной из будущих историй.
Пейсли язвительно усмехается.
— Просто измени их имена и местоположение, и все в твоих руках, Мастер Слова.
Пока Пейсли говорила, я доел свой ужин, поэтому отодвигаю от себя пустую миску и говорю:
— История, которую ты написала в колледже, была не совсем такой. Ты изменила некоторые детали.
Мне не нравится поднимать тему «Несчастного случая» в нашем с Пейсли прошлом, но игнорировать ее тоже нельзя. Она есть. Это часть нас, того, как мы стали такими, какие мы есть друг для друга.
— Я не хотела использовать реальные детали. Я хотела придать этому иные обстоятельства. В то время я думала, что это поможет мне переварить все, что произошло. Все это было еще свежо. К тому времени, как я поступила в колледж, развод моих родителей был завершенным всего несколько месяцев. Но написание этой истории не помогло мне так, как я думала.
— Особенно когда кто-то пришел и разорвал ее на части, — каким же я был засранцем.
Убрав пустые миски, я несу их к раковине и мою, пока Пейсли наводит порядок на кухне. Я не удивлен, что она нравится мне в этом месте, которое обычно занимаю только я, но я удивлен, насколько мне это нравится.
Положив чистую посуду на сушилку, я поворачиваюсь и вижу, что Пейсли сидит на стойке. Она держится двумя руками за края, а ее ноги болтаются. Она улыбается мне, ее лицо открытое и ясное, она спрашивает:
— Что дальше?
Неужели я сошел с ума, размышляя о том, каково было бы встать между ее ног? Запустить руки в ее волосы и прижать ее тело к своему, задерживая дыхание, когда наши губы почти соприкоснутся?
Я бы загладил вину за тот неудачный пьяный поцелуй, случившийся так давно. Я бы загладил свою вину в десятикратном размере.
Ее глаза смотрят на меня. Смотрят, ждут. Чего? Когда я сделаю шаг? Хочет ли она этого? Нужен ли ей я? Нужен ли Пейсли Ройс писатель-бездельник, парень, который работает в баре, разбрасывается словами и слишком много чувствует?
Ее грудь вздымается и опускается вместе с дыханием, напрягается на фоне шелковой рубашки на пуговицах.
Я делаю шаг в ее сторону. Затем делаю еще два. Я останавливаюсь в футе от нее, наслаждаясь моментом и ожидая, что она скажет или сделает что-то, что изменит мою траекторию. Воздух между нами заряжен, наэлектризован, по моему телу пробегает ток.
Пейсли произносит:
— В какой-то момент мы должны привыкнуть целовать друг друга. Будет неловко, если наш первый поцелуй произойдет на глазах у моей семьи, — она краснеет. — Не считая того раза, когда мы были молоды и очень пьяны. Это не считается.
— То есть ты говоришь, что хочешь попрактиковаться в поцелуях? — я стараюсь, чтобы мой голос звучал нейтрально, как будто это не самая лучшая новость с тех пор, как я напечатал «КОНЕЦ» в своей рукописи.
— Мы не обязаны, — слова поспешно врываются у нее изо рта. — Если ты предпочитаешь не показывать свою привязанность в присутствии моей семьи, я пойму. Мы можем сказать им, что мы не пара, которая занимается ППЧ (Публичное проявление чувств). Это совершенно нормально.
— Нет.
— Нет?
Возможно, я получу шесть месяцев безвозмездного цифрового маркетинга, но настоящий выигрыш — это возможность быть нежным и ласковым с Пейсли.