— Я с нетерпением жду этого.
С ее лица исчезли все следы нервозности. В ее глазах — голод, который я узнаю, потому что это все равно что смотреть в зеркало. Все мое тело хочет Пейсли.
Она переключается на «Драйв» и выезжает на дорогу, одаривая меня провокационной ухмылкой.
— Остров Болд-Хед, мы идем.
Честно говоря, меня предупреждали.
Пейсли сказала мне, что если я буду стоять в передней части парома, перевозящего нас на остров, то буду весь мокрый. Я думал, она имела в виду небольшие брызги.
Не-а. Моя рубашка промокла насквозь.
Не то чтобы меня это волновало. Я слишком занят тем, что впитываю все это.
Соленые брызги попадают мне на лицо, и я моргаю от них. Вдали вырисовывается остров. Прямоугольники и квадраты заполняют весь вид, превращаясь в объекты по мере приближения. Дома.
Двухэтажные, с крышами серого и светло-голубого цвета, с белой отделкой и соответствующими крыльцами. Перед ними — пляж, а перед ним — темно-синяя бурлящая вода.
Я ищу глазами Пейсли, желая поделиться с ней этим. Увидев остров Болд-Хед лишь издалека, я могу с уверенностью сказать, что это место особенное. Уникальное.
Пейсли прислонилась к борту судна, поставив ноги на залитый водой настил. На ней желтая бейсболка с надписью «Витаминное море», но ветер все равно развевает ее волосы так, что пряди трепещут вокруг лица. Перед отплытием она сменила свои треники на светло-розовые в белую полоску шорты. На ней осталась белая майка, в которой она путешествовала.
— Иди сюда, — кричу я, перекрывая шум огромного судна, разбивающего неспокойные волны.
Она качает головой, показывая на свою белую майку.
Как бы я ни был не против увидеть ее белый топ, промокший насквозь, я не желаю делить это зрелище с кем-либо еще.
Капитан проходит по каналу и заходит в гавань.
Люди направляются к выходу, ожидая высадки. Пейсли ждет меня и ухмыляется, когда я присоединяюсь к ней.
— Мне нравилось наблюдать, как ты все это впитываешь. И я сделала пару твоих снимков. Для Сесили.
Мое лицо ожесточается, неуверенность в себе берет верх. На кого я похож? На неудачника, который никогда не видел Атлантический океан? Никогда не был на пароме?
Мы находимся позади медленно движущейся толпы, и Пейсли скользит рукой по моему предплечью. Она тянет меня, безмолвно прося посмотреть на нее. Я так и делаю. Ветер окрасил ее щеки в розовый цвет, растрепал волосы. Она великолепна.
— Я ценю твою открытость и готовность почувствовать магию острова.
Я позволяю ее словам пройти сквозь меня, впитаться. Сколько раз Пейсли должна дать понять, что я ее устраиваю? Что ее устраивает, кто я такой и чем занимаюсь на работе?
Мы сходим с парома, но прежде чем нас захлестнула толпа людей, ищущих свой багаж и нужное направление, я накрываю свободной рукой руку Пейсли, которую она все еще держит на моем предплечье. Затем я сжимаю ее, пытаясь за то короткое время, что у нас есть, одарить ее многозначительным взглядом.
Пейсли улыбается, словно понимает, и отходит в сторону, чтобы найти наши сумки и свою бабушку, которая должна нас забрать.
Получив свой багаж, мы выходим из этого по большей мере организованного хаоса, найдя более спокойное место в стороне.
— Моя бабушка сказала, что будет здесь через минуту, — говорит Пейсли, глядя на свой телефон. — Кратко о ней: она забавная в том смысле, что скорее всего застанет тебя врасплох, мой дедушка был любовью всей ее жизни, и она до сих пор не может говорить о его смерти, хотя это было пять лет назад, она почти наверняка расскажет тебе о том, как пришла на шоу «Цена вопроса»[xli] и поцеловала Боба Баркера, и она одевается в стиле, который мы называем «бабушка с побережья».
Я перевариваю в голове информацию, которую подбрасывает мне Пейсли, в том числе и то, что она впервые упомянула о смерти дедушки.
— Понял. Быть готовым смеяться, не упоминать дедушку, пусть она расскажет мне о Бобе Баркере, и… «бабушка с побережья»? Это требует объяснения, — я провожу значительную часть времени, изучая описания, стили одежды и физические характеристики. Но «бабушка с побережья»? Я в растерянности.
— Это значит, что она носит белое, оттенок слоновой кости и кремовое — все из хлопка и льна. Струящиеся вещи, расстегнутые пуговицы, полосатые кардиганы, рыбацкий свитер. Это говорит о том, — ладони Пейсли покачиваются вперед-назад, — что она готова ко всему пляжному. Она может разжечь костер, потягивать белое вино, подстричь сад, возможно, срежет гортензии и поставит их в вазу.
— Это было… описательно. И эффективно, — я впечатлен.
К Пейсли подъезжает женщина на гольф-каре.
— Извините, — окликает она мелодичным голосом. — Вы очень похожи на мою внучку, только еще красивее.
Лицо Пейсли расплывается в улыбке, прежде чем она успевает повернуться. Женщина выходит из гольф-кара. На ней бело-синяя полосатая блузка, заправленная в свободные белые льняные брюки. На ее ногах босоножки верблюжьего цвета и сухой песок, как будто она вышла с пляжа и сразу села в кар.
Пейсли бросает сумку, снимает кепку и заключает бабушку в объятия. Объятия продолжаются, перерастая в покачивание. Женщина ловит мой взгляд, подмигивает и говорит:
— Пейсли, познакомь меня со своим парнем.
Она высвобождается из объятий бабушки.
— Бабушка, это Клейн. Клейн, это Лозанна.
— Приятно познакомиться, Лозанна.
Я беру ее предложенную руку, заключая в обе свои. Ее улыбка теплая и приветливая, а на шее она носит три изящные цепочки из золота разной длины. Она царственна, величественна и держит себя так, что я поправляю свою осанку, но при этом она все еще как-то расслаблена. Если бы я записал все это на бумаге, она могла бы показаться отстраненной, но она приветлива, подмигивает мне и похлопывает по плечу.
— Ваше имя уникально. Я никогда не слышал его раньше.
Я быстро разбираю наши чемоданы и укладываю их в третий ряд гольф-кара.
— Я никогда не встречала другой Лозанны, — радостно говорит она, усаживаясь за руль. Пейсли занимает место рядом с ней, а я перебираюсь во второй ряд. — Мой отец служил в армии и провел некоторое время в Швейцарии, когда жил в Европе. Там есть город Лозанна, что означает Женевское озеро. Так что технически меня зовут Женевское озеро, но Лозанна — замечательное имя.
Лозанна отпускает ручник, и кар приходит в движение. Мы выезжаем на дорогу, и я пытаюсь обратить внимание на разговор, который происходит на переднем сиденье, но это почти невозможно. Здесь так много всего, на что нужно посмотреть, что нужно понять.
Забудьте о пальмах и кокосах. Деревья, выстроившиеся вдоль дороги, огромные, такие высокие, что мне приходится напрягать шею, чтобы увидеть их верхушки, а у некоторых можно рассмотреть только крону.
— Морской лес[xlii], — говорит Лозанна, ее голос разносится позади нее, когда она сворачивает на дорожку. — В основном живые и лавровые дубы.
Пейсли оглядывается на меня и ухмыляется. Ее растрепанные волосы закручиваются вокруг нее. Ее сине-зеленые глаза сияют — блеск, вызванный ощущением счастья.
Я понимаю, почему Пейсли назвала это место своим любимым. Она впитывает его в себя, это ее особое место. Жаль, что здесь ей пришлось испытать боль. И еще печальнее думать, что эта боль, скорее всего, еще не закончилась.