Я так горжусь ею, что могу поаплодировать. Может быть, встать из-за стола, медленно похлопать, устроить шоу. Я не осмелюсь, потому что Пейсли будет смущена, но я хочу показать ей, какое это достижение.
Пейсли поднимается на ноги и хватает свою сумочку. Я следую за ней.
Своему отцу она говорит:
— Папа, я люблю тебя, но ты мне не нравишься. Уже давно не нравишься. Тебе предстоит выяснить, почему.
Пейсли отходит от стола. От гнева кончики ушей Эндрю становятся красными, но я готов поспорить, что к этому цвету добавляется еще одна эмоция. Стыд.
Это хорошо. Стыд — это нормально, когда ты совершил что-то постыдное. Это также означает, что он не совсем не осознает последствий своего поведения.
Я догоняю Пейсли у стойки хостес. Она протягивает ей свою кредитную карту и просит ее попросить менеджера пробить карту. Озадаченная администраторша спешит прочь, а Пейсли поворачивается ко мне, постукивая рукой по боку своей ноги.
— В тот момент мне было хорошо, но теперь я начинаю бояться.
Скользнув руками по ее талии, я притягиваю ее к себе и целую в лоб.
— Если это поможет, я чертовски горжусь тобой.
Набравшись смелости, я говорю:
— Если бы у меня была возможность посмотреть отцу в глаза и высказать ему все, я бы это сделал. В одно мгновение.
Глаза Пейсли расширяются.
— Ты никогда не говоришь о своем отце.
— Я знаю.
— Мисс Ройс? — мужчина в отглаженной белой рубашке протягивает Пейсли кредитную карту.
Она вырывается из моих рук, забирает у него карту и кладет ее на место в кошелек.
— Спасибо.
Его брови хмурятся.
— Все в порядке?
— Да, — отвечает она, беря ручку из стаканчика на стойке хостес, чтобы подписать чек. — Обслуживание было прекрасным. Еда была восхитительной. Вид был потрясающий.
Он наклоняет голову, пытаясь понять.
— В чем была проблема?
— В компании, — отвечает Пейсли, отбрасывая ручку. — Приятного вечера.
Пейсли выходит наружу навстречу теплому вечеру. Мы уже почти добрались до гольф-кара, когда кто-то окликает ее по имени.
Она оборачивается, ища источник голоса на освещенной площадке, уставленной гольф-карами.
Женщина подходит ближе, ее песочно-каштановые волосы собраны в пучок. Она выглядит знакомой, хотя я уверен, что никогда ее не встречал. Я замечаю, как Тег вылезает из кара, и все складывается воедино. Это мама Шейна и Тега.
— Так приятно снова видеть вас, Ребекка, — говорит Пейсли, распахивая руки для объятий. Она отстраняется и произносит:
— Это Клейн. Мой парень.
Мы пожимаем друг другу руки, и я вижу, от кого у Шейна глаза и нос. У Тега тоже. Я машу ему рукой, когда он идет за мамой, и он делает то же самое.
— Рада тебя видеть, Пейсли. Ты мне всегда нравилась, — она подносит вертикально раскрытую ладонь ко рту, словно раскрывает секрет. — Немного странно, что Шейн женится на твоей сестре.
Пейсли смеется.
— Согласна.
— Мама, — вздыхает Тег. — Ты обещала, что не будешь говорить такие вещи.
— Я обещала не говорить ничего подобного Шейну.
Тег извиняюще смотрит на Пейсли.
— Мне придется переделать формулировку этого обещания.
Ребекка пожимает плечами.
— Очень жаль. Никаких обновлений к старым договорам.
Тег качает головой.
— Мы пропустим нашу бронь, если не зайдем туда. Мне пришлось пожертвовать почкой, чтобы получить вид на океан.
Ребекка снова обнимает Пейсли.
— Не хотелось бы, чтобы пожертвования пропали даром. Рада снова видеть тебя, Пейсли. Приятно познакомиться, Клейн.
Они заходят внутрь, и Пейсли передает мне ключи от кара.
— Вернемся домой, но я не хочу заходить. Я хочу посидеть на пляже и успокоиться, прежде чем встретиться с кем-то.
Мы возвращаемся, но я прошу Пейсли подождать меня, пока я сбегаю внутрь и кое-что возьму. Через пять минут я возвращаюсь со стеклянным контейнером известной марки, двумя вилками и бутылкой вина.
Пейсли хлопает в ладоши.
— Это ковбойские спагетти?
Использовав ужасный акцент, я говорю:
— Ну конечно, дорогуша.
Пейсли целует меня в щеку.
— Все, что тебе нужно, — это сапоги и шляпа. Клейн-ковбой.
Она берет пляжное покрывало из второго ряда гольф-кара, и мы идем с нашей добычей на пляж.
— Еще один день прошел, — расстелив покрывало, Пейсли опускается на него.
Я раскладываю еду и напитки, а она смотрит на клочок солнца, виднеющийся на горизонте. Она берет вилку и снимает крышку с емкости, наклоняя голову, чтобы вдохнуть.
— Пахнет так, как я помню, — она наматывает спагетти на вилку. Пейсли счастливо вздыхает, жуя, и завершает свой огромный кусок словами: «И вкус тоже такой, как я помню».
Она делает еще несколько укусов и передает контейнер и вилку мне.
Пока я ем, она говорит:
— Я бы хотела, чтобы они все оставили в покое мое счастливое место. Зачем моему отцу понадобилось приезжать сюда и поднимать все это? Настоящая жизнь остается на материке. Этот остров — для хорошей жизни, и только для хорошей жизни. Моя сестра не должна выходить здесь замуж.
Я проглатываю еду.
— Может, это и ее счастливое место?
— На чьей ты стороне?
— Всегда на твоей. Но я был бы не слишком хорошим другом, если бы не предлагал взглянуть на что-то по-другому.
Пейсли толкает меня плечом.
— Что у тебя с отцом?
Я знал, что это произойдет. Мне удавалось избегать этого так долго только потому, что Пейсли уважительно относилась к моим границам, осторожно отступая, когда чувствовала, что подошла слишком близко.
Я откладываю почти пустой контейнер со спагетти. Начинаем.
— В детстве у меня была тяжелая дислексия.
Пейсли удивленно моргает. Она молчит, ожидая, что я продолжу.
— Я знаю, ты бы так не подумала, учитывая, сколько времени я провожу рядом с книгами. Я много работал, чтобы преодолеть это, — я смотрю на темную воду, легко представляя лицо отца, чувствуя его присутствие, когда он стоит надо мной за столом. — Преодолеть это было проще простого. Мучительным было время, предшествующее постановке диагноза. Его обнаружили поздновато, во втором классе. Я слушал окружающих и запоминал, что они говорят о той или иной книге. Я придумывал способы справиться с тем, что, когда я смотрел на слово, буквы путались. Но потом это стало проявляться в математике, потому что у нас были текстовые задачи. Мои оценки были очень плохими, и я помню, как мой отец стоял надо мной, когда я делал домашнее задание. Он смотрел, как я решаю задачки, и от этого становилось еще хуже, — мысленно я вижу, как дрожат мои маленькие пальцы, зажимающие желтый карандаш. — Он был жестоким. Он спрашивал меня, не идиот ли я. Не слепой ли я. Однажды он спросил мою маму, почему она родила ему сына-дурака.
Пейсли резко вдыхает, прикрывая рот ладонью.
— Я знаю. Это ужасно. То, что он сказал. Как он себя вел. Вскоре после этого он ушел. Мне казалось, что это моя вина, но мама сказала, что он сделал нам всем одолжение. В любом случае, она настоящий чемпион в этой печальной истории. Она прошла через весь процесс, чтобы добиться для меня индивидуальной образовательной программы. Благодаря ей меня приняли в школу, специально предназначенную для детей с дислексией. Но это было дорого, и даже с помощью государства было почти невозможно оплатить оставшуюся часть обучения. Но она справилась. Я не знаю как. Когда я думаю о том, чего ей, должно быть, не хватало, — жжение появляется в глубине моих глаз, — зная, как она жертвовала собой? Мне хочется найти отца, посмотреть ему в глаза и сказать, что он не победил. Он неудачник во всем этом.