Но мне также не очень нравилось находиться на свету. Я ненавидела перспективу нового дня, необходимость оставаться в нем. Все переживать. Мне нравилось сидеть посреди ночи, с тусклым светом и тихими коридорами. Это нечто среднее. Здесь ничто не казалось таким реальным. Таким же тяжелым.
Это были только Карсон и я.
Он не прикасался ко мне с тех пор, как забрался в постель. Как будто знал, что я с этим не справлюсь. Возможно, он нуждался во мне. В моем утешении. Я об этом не подумала. Вдруг, ему тоже нужна моя рука в его руке. Он тоже кое-что потерял. Ту семью, которую так сильно хотел. Но я не могла этого сделать. Я хотела. Отчаянно. Но не было сил.
Я любила этого человека. Он — для меня все. И все же я, черт возьми, не могла даже прикоснуться к нему.
— Я не виню тебя, — я нарушила молчание между нами.
Тело Карсона дернулось, его глаза встретились с моими. Вздрогнул. От моего тона или от слов, я не была уверена.
— Я не виню тебя, — повторила я, потому что выражение его лица сказало, что мне нужно это повторить. — Я знаю тебя, знаю, что ты наказываешь себя за все это. Мучаешь себя.
Хотя я была относительно ошеломлена, мысль о боли, через которую проходил Карсон, поразила меня. Он скрывал это. Он будет скрывать ее от меня вечно. Он не был одним из тех мужчин, которые спрашивают: «А как насчет меня?». Нет. Это не он. Если бы его прямо сейчас ударили ножом, он бы скорее тихо истек кровью, чем отвлекся от меня.
— Не знаю, что ждет нас после этого, — тихо призналась я. — Не могу сейчас думать об этом. Но у меня такое чувство, что я мирно с этим не справлюсь. Я, скорее всего, причиню тебе боль. Оттолкну тебя. — Мой взшляд не отрывался от его, несмотря на боль. — И в течение этого времени я буду слишком поглощена своей собственной болью, не в состоянии сказать тебе это. Так что скажу сейчас. Услышь меня. — Я замолчала, уставившись на Карсона. — Ты меня слушаешь, милый?
Его глаза заблестели.
— Я слушаю тебя, детка, — прохрипел он после долгого молчания.
— Хорошо. Это не твоя вина. Ты любишь меня всем своим существом. Ты любил эту маленькую девочку всем сердцем.
Мой голос сорвался, когда я увидела слезу, скатившуюся по щеке Карсона. Я тяжело вздохнула, зная, что должна все выложить. Это важно. Это похоже на вопрос жизни и смерти.
— Я знаю, ты не считаешь себя хорошим человеком, — прошептала я. — Может быть, для всех остальных ты таковым не являешься. Но для меня и той маленькой девочки ты был хорошим. И для нее было бы честью иметь тебя в качестве отца.
Карсона уже трясло, но я все еще не могла остановиться.
— Ты не виноват, — сказала я ему твердым голосом. — Я не виню тебя. Ни капельки. Ты не нажимал на курок. Ты не приводил эти события в действие. Если бабочка, хлопающая крыльями, раздувает пожар, это не вина бабочки. — Я протянула руку, чтобы вытереть слезу с лица Карсона. — Ты и есть бабочка.
Я постаралась смотреть на него так пристально, как только могла.
— У меня такое чувство, что все внимание будет сосредоточено на мне. Потому что это было мое тело. Потому что она росла внутри меня. Но она пришла от тебя. Она — это ты. Ты тоже наблюдал, как она растет. И даже если ты не покажешь этого, ты почувствуешь такую боль, которая разорвет тебя на части. Не из-за твоей шпионской подготовки, а потому, что ты такой. Ты хочешь, чтобы все внимание было сосредоточено на мне. Ты хочешь, чтобы обо мне заботились.
Я на мгновение зажмурила глаза, прежде чем снова их открыть.
— Не знаю, смогу ли я заботиться о тебе так, как ты заслуживаешь. Я хочу. Больше всего на свете я хочу этого. Но что-то внутри меня говорит об обратном. Поэтому я хочу сказать это сейчас, ведь в будущем у меня не хватит ни сил, ни присутствия духа… Я люблю тебя, Карсон Уокер. Я люблю тебя бесконечно. Всей душой. И заранее приношу извинения, если забуду это.
Карсон ничего не сказал. Ему и не нужно. Мне тоже не нужно. Ему не нужно произносить длинную речь, заранее извиняясь за свои действия, потому что он не стал бы набрасываться на меня. Он не оттолкнул бы меня. Он бы все выдержал.
Я знала.
Знала, что отныне Карсон будет лучшим человеком, чем я.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Shrike — Hozier
Люди приходили и уходили. Папа казался неуклюж и почему-то слишком велик для этой комнаты. Он поцеловал меня в лоб, бормоча неразборчивые слова, потому что не знал, что сказать, как утешить. Он очень любил меня. Но его потребность сбежать из этой комнаты была ощутимой. Я не винила его. Если бы я могла вырваться из своего тела и улететь куда-нибудь далеко, стать кем-то другим, я бы сделала это в одно мгновение.