Анатолий Иванович не оживился, но послушно проследовал за стол.
Ниночка положила на тарелку мясо с картошкой, не скупясь полила блюдо соком с донышка. Анатолий Иванович ткнулся вилкой в мясо и остановился в нерешительности. Ниночка метнулась, достала из ящика ножик. Вынула бутыль из холодильника, завозилась с пробкой, но Анатолий Иванович, заметив ее борьбу, вдруг взволнованно произнес:
- Не надо! Не надо… Вы, Ниночка, вот что. Вы мне водки налейте.
Ниночка отставила бутыль, из морозилки извлекла «Столичную», а из буфета две стопки.
- Так что Валентина Павловна? – осведомилась она, разливая тягучую с мороза водку.
Анатолий Иванович принял стопку, разом опрокинул ее вы рот и, не поморщившись, заговорил как будто даже с вызовом:
- Спасибо, Нина. Валентине Павловне лучше. И выглядит лучше. Она много гуляет в парке, хорошо кушает. Давление удалось стабилизировать, хотя подозрение на ишемию пока не снимается. Анализы хорошие, - с каждой секундой он приходил в непонятное возбуждение, голос его возвышался, в глазах появился блеск.
- Это же хорошо, - испуганно пролепетала Ниночка
- Хорошо! – громогласно подтвердил Анатолий Иванович и, разлив водку, залихватски вылил ее себе в рот. – Сахар в верхнем пределе нормы, холестерин ниже, чем ожидалось! Что это?
- Салат, - мяукнула Ниночка.
- Салат! - провозгласил Анатолий Иванович. – Отлично!
Он снова засадил стопку.
- Дай-ка мне ложку, девочка. Спасибо. Уммм! – со страшным восхищением замычал он, отправив в рот ложку салата.
- Вам нравится? – ужаснулась Ниночка.
– Отвычный сават! – изо рта Анатолия Ивановича полетели брызги майонеза. – Вы образцовая хозяйка, Ниночка. А у Валентины Павловны рак. Это ясно? Рак!
- Ой! – ответила Ниночка.
- Да. Говорил с лечащим врачом. Налейте мне. За ваше здоровье… Опухоль пока не большая, с грецкий орех, - Анатолий Иванович совместил кончики большого и указательного пальцев. – Такая вот опухоль.
- Господи, господи, - запричитала Ниночка.
- Бога нет! – отрезал Анатолий Иванович. – Говорю вам, как кандидат и прочее. Можно решить оперативным путем, это ясно?
- Чем? – не поняла Ниночка.
- Операцию. Нужно делать о-пе-ра-ци-ю, - по слогам пояснил Анатолий Иванович. – Но! У вас не найдется посуды побольше?
Ниночке стало страшно. Анатолий Иванович сидел ровно, смотрел сквозь стену и походил на злобную цаплю. Его прилизанные волосы развалились на несколько жидких сосулек пепельного цвета, кожа на лице стала зеленоватой, на вялом животе расстегнулась пуговица, и в прореху проглядывала складка. Но страшнее всего были глаза, в которых смешались боль и ненависть. И все это он пытался скрыть пьяной бравадой.
Ниночка вынула из серванта граненый стакан.
- О! – возопил Анатолий Иванович. – Бессмертное творение! Пролетарии всех стран, объединяйтесь!
Он наполнил стакан водкой, приложился к нему, не совладал, закашлялся, тонкими своими пальцами стал совать в рот картошку.
- Значит, надежда есть? – попыталась возобновить разговор Ниночка.
- Надевда умивает пофведней, - убежденно ответил Анатолий Иванович, жуя. – Картошка сыровата… Опухоль опри… опери… операбельна. Но уже дала метастазы, которые опля… опли… ух! Оплели почку. Они уже вокруг почки. Это ясно?
- Ясно.
- Такую операцию не сделают даже в Москве. Надо ее транпра… траспра… Тьфу ты… В Германию надо везти. Или в Израиль. Там такое лечат. У нас пока не лечат… Налейте мне. Ух! Мясо хорошее у вас, с лучком идет. Отлично!
Неожиданно Анатолий Иванович размяк и затих. Он положил голову на левую руку и мутно поглядел на голубой огонек, мерцавший в недрах газовой колонки.
- Германия или Израиль, - произнес он устало.
- Дорого, наверное? - уважительно осведомилась Ниночка.
- Пятьдесят тысяч долларов.
- Мать честная! Где взять ж такие деньжищи?
Анатолий Иванович поставил стакан на стол.
- Это не много, - отозвался он. – Собственно… пф-ф… копейки.
- Ничего себе, копейки! – Ниночка вдруг осмелела. – А когда копейки, так заплатите! Пусть операцию делают в Германии!
Анатолий Иванович посмотрел на нее с сожалением.
- Налей мне еще, девочка, - сказал он.
- Ой! Нету, - испугалась Ниночка. – Хотите, я в круглосуточный сбегаю?
- Если вам не трудно, - вяло согласился Анатолий Иванович.
- Я мигом! – заверила его Ниночка и вышла в прихожую.
Анатолий Иванович слышал, как в подъезде стучат ее каблучки по гранитным ступеням.
- Платить иль не платить, - сказал он пустой бутылке. – Я-то заплачу… заплачу…
По гладкому его лицу побежали две слезинки. Анатолий Иванович взял салфетку, промокнул глаза, высморкался. Повернул бутылку этикеткой к себе и строго ее спросил:
- А как отдавать, ты подумала? Денег у нее нет и не будет. И значит никто никуда не полетит. Это ясно? Никто никуда не полетит…
Ниночка вернулась в сумерках. Анатолий Иванович тихо спал на диване и только изредка постанывал, как будто боялся темноты.
Д А Р
рассказ
В одном столичном департаменте помер один чиновник. Может покушал чего или по иной причине, а только как есть перекинулся, не сходя с рабочего места. Был человек и не стало.
Звали чиновника Александр Иванович Лапкин. Был он тих, скромен и по совести сам не считал себя достойным малейшего внимания. Следует полагать, что именно по этой причине, просидев за казенным столом тридцать лет и три года, оставался в самом ничтожном чине, чуть только превышающем звание уличного бездельника, торгующего людской жалостью на паперти. Талантами, пригодными для построения карьерного благополучия, бог его не отметил, внешностью наградил заурядной, а главное, не дал и малой толики той загадочной сущности, что движет по службе иную бездарность хотя бы при отсутствии у оной бездарности всяких к тому предпосылок.
Александр Иванович был немолод, курил дешевые папиросы, имел землистый цвет лица и черные точки на отвислом носу. При встрече с начальством бывал любезен до того, что даже менялся обликом: он становился сутуловат, походка делалась скользящей, как у жука-водомера, тертый пиджак повисал на плечах особенно криво, а на лице застывала восторженная полуулыбка. У входящего он спешил принять пальто; покидающему учреждение торопился его подать. На извечный вопрос «Как жизнь, Лапкин?» виновато пожимал плечами и выдыхал нечто старорежимное: «Проходит, ваше-ство, проходит…». Поручения руководства встречал радостным удивлением, как бы поражаясь оказанной чести и высокому доверию. Впрочем, в узком кругу сослуживцев робко фрондировал: жаловался на произвол, искал поддержки в иронических взглядах курильщиков и риторически вопрошал, зачем оно ему надо. Коллеги дружески хлопали его по плечу и всегда выражали сочувствие, ибо поручения и впрямь сплошь были чепуховатыми и не имели никакого отношения к служебным обязанностям господина Лапкина. Заметим, что об упомянутых служебных обязанностях сам Александр Иванович имел представление весьма неопределенное. Он переслужил шестерых царей и одну империю, а начальников над ним пролетело, что воронья без числа и счету. Между тем, хорошо известно, что всякий начальник у нас реформатор, имеет идею и улучшает деятельность вверенного учреждения путем переписывания уставов, уложений и должностных инструкций в рамках имеющихся полномочий. И разве можно после этого удивляться, что Александр Иванович основательно подзабыл, для какой цели он каждый божий день являлся в присутствие, где смиренно высиживал положенное время с неизменным перерывом на обед и обязательными шестью перекурами.
Невзирая на шаткость равновесия, господин Лапкин пережил все сокращения и уплотнения, перестройки и реформы, оптимизации, модернизации, три аттестации, одну переаттестацию, а кроме того квалификационную сессию и два ассесмента.
Так и сидел в родной конторе гриб грибом, бумажки с места на место перекладывал: что снег ему, что зной, а что дождик проливной. Здоровьишко, впрочем, поистратил. Часто тревожился, много нервничал, в урочный час принимал сердечные капли, а под язык прятал валидол. И в свете того, что читатель узнал о покойном, тем более странным выглядит тот неоспоримый факт, что кончина этого нескладного человека привела всех служащих к всеобщему унынию и полному отчаянию.