Зеленцова невольно поморщилась от слишком резкого движения, которое явно принесло ей дополнительную боль, но не издала ни звука. Только опалила его понимающим презрительным взглядом. «Ничего другого от вас не ожидалось. Разве можно упустить случай помучить жертву, да?» — ясно читалось в нём.
Она дышала часто, прерывисто, с заметным трудом проталкивая воздух сквозь судорожно стиснутые — чтобы не застонать — зубы. Глаза на побелевшем и искажённом от боли лице казались огромными, и лихорадочно блестели от непролитых слёз.
На подбородке алела уже начавшая воспаляться полоса — след когтей. Подобные борозды украшали и шею, грудную клетку. Правая рука, которой девчонка пыталась прикрыться, представляла собой сплошную открытую рану.
Ветров поморщился, разглядывая висящую лоскутами кожу и глубоко разорванные ткани. Царапины были поверхностными и не опасными, но вот укус вызывал опасения.
Красное на белом… Он ведь этого и хотел, мелькнула дикая мысль. Заставить девчонку страдать, чтобы она больше не смела притворяться такой, как Лара.
Однако вместо удовлетворения в душе шевельнулась только необъяснимая досада. Да, девчонке было плохо. Наверное, даже хуже, чем если бы за дело взялся он сам. Но он почему-то чувствовал себя обманутым.
— Позвони Кравцову, — приказал он маячившему за спиной охраннику. — Надо зашивать.
Девчонка прерывисто вздохнула. В глазах мелькнуло удивление и что-то похожее на благодарность. Похоже, она даже не надеялась, что для неё позовут врача.
— Обезболивающего не будет, — сухо обронил Ветров. — Считай — наказание.
Зеленцова криво усмехнулась.
— Н-ну конечно. С антисептиком тоже можете не заморачиваться, чтобы уж наверняка…
Знакомый хорошо оплачиваемый врач не задавал лишних вопросов.
— Всё не так плохо, как могло быть, — оптимистично уверил он, закончив работу. — Какое-то время будут проблемы с моторикой, но со временем все функции восстановятся.
Ветров сам удивился, почему при этих словах почувствовал облегчение.
Инга потерялась во времени. За окном давно рассвело, но тянется ли ещё утро или уже наступил день, она не знала.
После того как врач зашил и перевязал её рану, Ветров вернул её в прежнюю комнату. Только на этот раз принёс наручники и приковал здоровую руку к спинке кровати. Ещё одна месть за попытку побега — ведь не мог же он думать, что в теперешнем состоянии она сможет повторить что-то подобное.
Теперь Инга бы не решилась, даже если бы чувствовала себя сносно. Она уже успела понять, что это невозможно. Раньше главным препятствием ей казался забор, и она ломала голову, строя планы, как его преодолеть. Вспомнила, что видела за домом беседку, понадеялась, что там найдутся скамейки или стулья, которые можно будет перетащить и наставить друг на друга…
На самом деле до забора она даже не дошла. Бесшумная чёрная тень возникла словно из ниоткуда. Огромная, достающая ей почти до подмышек. Недобрая. Непреклонная и безжалостная, как все в этом доме.
Инга сразу поняла, какой наивностью было прихватить из холодильника найденную там колбасу и думать, что этим получится подкупить пса. Она, конечно, всё же попыталась, но зверь даже не взглянул на упавшую перед ним еду.
Раньше ей приходилось близко иметь дело только с одной собакой — доброй и безобидной дворнягой, принадлежащей их соседям по даче. Та, казалось, обожала всех людей на свете. А на любой грозный окрик, не говоря уже о применении силы, реагировала бегством.
Инга понадеялась, что уж боль на всех действует одинаково. И когда туша с грозным рычанием навалилась на неё, опрокидывая на землю, Инга уколола её присвоенным на кухне же разделочным ножом — несильно, желая только испугать и прогнать животное, но не навредить всерьёз.
Что было потом, помнилось фрагментами. Жуткий оскал, дикая боль в плече, собственный крик…
Инга шевельнулась, пытаясь принять более удобное положение. Плечо болело, и боль не становилась меньше. Наоборот, казалось, она разрастается, с каждым пульсирующим приступом всё дальше захватывает тело.
Невозможность повернуться, сесть или ещё как-то изменить положение приносила дополнительные страдания. Инга старалась не концентрироваться на ощущениях, но как назло думать о чём-то другом не получалось.
Ужасно хотелось пить. Инге казалось, что у неё поднимается температура. Неудивительно после такой ночи!
Мысль о том, чтобы покричать и всё-таки попробовать выпросить обезболивающее или хотя бы кружку воды, уже не вызывала категоричного протеста. Нет, она ещё не готова была сдаться, но мысли о такой возможности начинали настырно лезть в голову, заставляя её злиться на саму себя.