Так бывало, когда находили хрупкие предметы, с которыми надо было обращаться очень осторожно. Обычно куфти прекрасно справлялись и сами. Но иногда они не успевали, и тогда вызывали Гильду или меня, а то и обеих вместе.
Итак, однажды я не спеша расшифровывала стенографические записи первого отчета, который Джон намеревался послать в лондонскую газету. Вдруг за моей спиной вырос юный Кассар Умбарак с запиской в руке. Гибкий, веселый и энергичный, он стоял, готовый ринуться обратно. «Кажется, мы нашли ожерелье, — прочла я в записке. — Пожалуйста, если можете, приходите и займитесь им!» Кассар помчался назад, а я, захватив с собой маленькую чертежную доску, карандаши, щетки, пинцет, нож, защитные очки и шляпу и помахав на прощание рукой канцелярии, зашагала под палящими лучами солнца. Когда-то я снова вернусь к этому отчету! Между прочим, это даже интересно заниматься одновременно разными и необычными делами: только что я стучала на машинке, а теперь иду раскапывать древние ожерелья.
Дом, где обнаружили находку, был почти очищен, только у одной из стен оставалась куча щебня. Здесь уже нашли несколько фаянсовых колец, одно — с картушем[22] Нефертити. В щебне матовым блеском мерцали бусины. «Тут, — сказал Джон, — находится, очевидно, основная часть ожерелья. Не попытаетесь ли вы восстановить его узор, а я тем временем перейду со своей бригадой в следующий дом». — «Хорошо», — ответила я, убедившись в том, что вряд ли вернусь сегодня к ожидавшему меня отчету.
Собрать ожерелье не так-то просто. Для этого требуется известная сноровка, ведь нити распались, и каждый брелок приходится поднимать отдельно. Иногда же ожерелье падало так неудачно и бусины так перепутывались, что восстановить узор было невозможно. Но в этот день нам повезло. Прежде всего я осторожно сдула пыль с лежавших наверху бусин — так делали куфти, за работой которых мне приходилось наблюдать. Сквозь тонкую кисею песка просвечивали красные, желтые, зеленые и белые пятнышки. Очень осторожно проведя по ним щеточкой, я снова сдула пыль, И вот передо мной на песке почти целое ожерелье. Оно упало сюда свыше трех тысяч лет назад! Ничего, что на одном конце его бусины перепутались, зато остальная часть длиной не менее трех дюймов прекрасно сохранилась, и этого было достаточно, чтобы увидеть узор. Нити истлели, но подвески и бусины лежали веером в три ряда, в том порядке, в каком они были нанизаны. Я знала, что от меня зависело спасти для археологии этот крохотный осколок древности.
Подвески имели форму фруктов и цветов. Тут были и очаровательные белые маргаритки, и голубые кисти винограда, и лепестки лотоса, с кончиками цвета мальвы, и ржаво-красные гранаты. В этих простых и естественных красках вновь проявилась очарование искусства Амарнского периода. Я сидела на корточках и, не отрываясь, глядела на ожерелье. Вдруг я вспомнила мое ожерелье, которым так восхищалась в детстве, — маленькие белые маргаритки с желтыми сердцевинами, соединенные тонкой ниткой зеленых бусинок. Лежавшее передо мной ожерелье тоже, конечно, принадлежало очень юному существу. Кто-то с таким же чувством восхищения носил эту красивую вещицу. Каждый раз, когда мы извлекали очередные находки, я удивлялась, как жители Ахетатона умудрялись терять так много вещей. Но где же мое ожерелье из маргариток? — вдруг подумала я. — Ведь, может быть, через три тысячи лет кто-нибудь, разрывая заросшие травой насыпи над территорией Лондона, доберется до развалин, которые именовались когда-то Блюмсберри, и набредет там на мое маленькое трогательное ожерелье.
Я предавалась мечтам, а работа стояла. Наконец, чары рассеялись, и я усердно принялась восстанавливать узор ожерелья: набросав на чертежной доске его схему, записала чередование цветов, так как некоторые подвески и бусины одинаковой формы имели разный цвет, затем стала поднимать бусины и укладывать их в нужном порядке на доске рядом со схемой.
Всю вторую половину дня я рылась в куче щебня, собирая затерявшиеся бусины. Работа шла очень медленно. Я боялась повредить какую-нибудь другую нить с иным узором. Одно неосторожное движение — и груда обвалится, а вместе с ней рассыплются бусины, и тайна сложного узора останется неразгаданной. На этот раз второго ожерелья не оказалось, но я нашла предмет, который был частью найденного раньше ожерелья: маленький плоский треугольный кусочек фаянса кремового цвета, украшенный крошечным изогнутым цветком лотоса — зеленым, имеющим оттенок цвета, мальвы. В верхней его части была одна, а в нижней — три дырочки, в них продевались три ряда нитей. Сзади ожерелье, видимо, соединялось застежкой или тонким шнуром, продетым в верхние дырочки на фаянсовых пластинках.
В конце рабочего дня Кассар вместе с другим юным куфти с невозмутимым спокойствием перетащили доску в дом, не сместив ни одной бусинки. Это было тем более удивительно, что я все время вертелась у них под ногами. Мальчики опустили свою ношу в комнате для древностей, где ей предстояло дожидаться регистрации, и весело убежали домой ужинать.
Несмотря на усталость, я никогда еще не была так счастлива и довольна собой, как в тот вечер. Я попросила Абу Бакра принести мне «тишт» (разговорник уверял, что так называлась плоская жестяная ванна). Он отправился за ней, почтительный, как всегда. Однако мне показалось, что мальчик как-то странно усмехнулся. Очень скоро он принес тишт, наполненный горячей водой, поставил его на пол и вежливо удалился. Передо мной стояла сковородка! Теперь только я узнала, что слово «тишт» означает здесь «сковородка».
В том-то и состоит трудность изучения языка, что египтяне слишком вежливы, чтобы указать вам на ошибки. Если они уловили смысл ваших слов, они не поправят вас. Наоборот, не желая ставить вас в неловкое положение, сами постараются употребить ваши неправильные выражения. А может быть, эти простые, непосредственные и веселые люди не упускают случая пошутить? За время пребывания в Амарне я, должно быть, изрядно повеселила семейство Абу Бакр! Представляю себе, как юный Абу Бакр, вернувшись вечером в кухню, серьезно докладывает своему дядюшке Абд эль Латифу, что леди опять принимает ванну в сковородке, а дядюшка, помешивая суп, от души хохочет. До ужина еще оставалось время, чтобы осмотреть бронзовые предметы, которые я помогала чистить. В темной комнатке стоял большой сосуд с раствором сегментовой соли. Инкрустированные предметы из бронзы в течение нескольких дней лежали в нем, постепенно теряя вековой налет красивой голубовато-зеленой окиси и вновь обретая первоначальную темно-коричневую окраску и заостренность краев. Тут были тяжелые налопатники мотыг, очень похожие на современные, лезвия разных форм, чаши весов, гири. Иногда попадались изящные перстни, рыболовные крючки, иглы, щипцы, ножницы и клещи. Каждый день я пристально всматривалась в эти предметы, надеясь найти хоть какую-нибудь надпись, чтобы порадовать истосковавшегося Томми. Один или два раза на внутренней стороне гнезд перстней оказались имена Эхнатона. Официальное его имя было Неферхеперура Уаенра, что означало «Прекрасны творения Ра, неповторимо, единственное, не имеющее себе равных создание Ра». Имя же Эхнатон, которым он сам себя назвал, переводится «Угодный Атону».
Со времени дешифровки Розеттского камня[23] филологов очень интересует вопрос, каким образом изображения насекомых, солнечных дисков, птиц, воды, обозначавшие сначала лишь отдельные фонетические звуки, стали выражать такие обобщенные абстрактные понятия, как «правда», «красота», «сила» и «бытие». Моих знаний иероглифов хватало только на то, чтобы прочесть некоторые имена фараонов. Но даже это приводило меня в восторг!
22
Картуш — овальная рамка, в которую обычно вписывались имена царей и цариц.
23
Розеттский камень — стела, найденная в 1798 г. солдатами Наполеона вблизи города Розетты в Дельте. Она содержала декрет 196 г. до н. э. в честь царя Птолемея V Эвергета, написанный иероглифическим, курсивным (демотическим) и греческим письмом. Этот текст оказал значительную помощь при дешифровке египетских иероглифов.