Мне было известно, что смерть Нефертити нанесла последний удар Ахетатону. Жрецам и влиятельным липам из Фив ничего не стоило уговорить легкомысленного юношу изменить имя и резиденцию. Уединению Ахетатона он предпочел пышность и блеск древней столицы.
Никто не знает, где покоятся останки Нефертити и были ли ей оказаны почести после смерти. Но жила Нефертити здесь, совсем недалеко от этого старого дома, в котором мы сейчас сидим и беседуем о ней, и последние, горестные дни своей жизни она провела в этих местах, превратив их в оплот атонизма.
Наш дом, расположенный рядом с северной резиденцией, названной Нефертити «Дворцом Атона», был значительно больше остальных частных домов. Возможно, он принадлежал кому-нибудь из ее друзей или же одному из министров молодого фараона.
Нефертити, наверное, бывала в этом доме. И люди, сидевшие, как сидим мы сейчас, в этой комнате, слышали порой восторженный шепот: «Нефертити. Это Нефертити. Прекрасная дама идет!» И вот она входила в эту дверь, сутуловатая, преждевременно состарившаяся, печальная, но все еще очень царственная и по-прежнему преданная своим идеям. Она беседовала с хозяином, а ее маленькая, обутая в сандалию ножка покоилась на базе колонны, около которой сижу я.
Мягко очерченный рот стал более суровым, чем в те счастливые дни, когда она была «величайшей любовью Эхнатона», «владычицей его счастья, один звук голоса которой вселял радость в каждого, умиротворяя сердце царя».
Я потеряла нить разговора, оказавшись во власти чар давно умершей царицы. Известно, что безудержная фантазия, основанная на скудных и неполных данных далекого прошлого, может затмить правду. Но иногда яркая вспышка воображения оживит холодные, немые тени былого и восполнит факты, которых так не хватало для познания истины. А к судьбе Нефертити и ее семьи почему-то нельзя было остаться безучастной. Слушаешь рассказ о жизни этих далеких и чужих людей, и они, как живые, встают перед тобой с их надеждами, разочарованиями, горестями. Конечно, воображению в данном случае помогают великолепные живописные и скульптурные портреты, выполненные в реалистической манере. Но если портретов даже не существовало, странное обаяние царственных личностей Амарны сохранило бы свою власть над нами.
Как похожи они были друг на друга: одинаковая манера прямо держаться, высокие скулы, чуть запавшие щеки, округлый упрямый подбородок, глубоко сидящие глаза под тяжелыми веками. Даже за юношеской мягкостью лиц Тутанхамона и его молодой супруги угадываются те же черты.
Разговор продолжался.
— Противники Эхнатона особенно свирепствовали в гробницах, — рассказывал Джон, — уничтожались портреты фараона и надписи с его именем. Несомненно, те же фанатики разрушили и саркофаг Эхнатона.
Я спросила, были ли обнаружены какие-нибудь следы могилы Нефертити.
— Нет, — ответил Джон, — но существует удивительная, хотя и малодостоверная, история о том, что в конце прошлого столетия видели людей, уносивших из Большой пустыни золотой гроб. Никаких доказательств того, что Нефертити была похоронена в гробнице Эхнатона, нет. Отсутствует даже твердая уверенность в том, что он сам погребен там. Правда, в восьмидесятые годы XIX века в гробнице был найден труп мужчины, похороненный спустя несколько лет после мумифицирования. Я полагаю, нам следует осмотреть некоторые гробницы, в особенности усыпальницу Эхнатона. Мне кажется, ее надо вскрыть еще раз. Может быть, удастся найти что-нибудь для разгадки этой тайны. Гильда и я поднимались туда в прошлом году, и вам всем стоит посмотреть ее. Завтра у нас день выплаты. Давайте отправимся туда послезавтра с утра.
На следующий день после выплаты денег рабочие отдыхали, а нас ждали «хвосты». Однако очень часто мы оставляли их, надеясь выкроить для них время в будни, и отправлялись на экскурсию, так как это был единственный день, который мы могли посвятить осмотру местности за пределами раскопок.
Было уже поздно. Ящерица Хилэри спала на его манжете, пригревшись в теплых лучах лампы и вытянув крохотные лапки. На мордочке ее застыла блаженная улыбка. Томми поставил на полку «Религию и искусство Амарны», торжественно откланялся и удалился в свою каморку, где списывал и переводил надписи с глиняных печатей, изразцов, винных кувшинов и горшков для мяса, так часто попадавшихся теперь при раскопках.
Собрав уже зарегистрированные находки, я отнесла их в кладовую древностей, и при свете электрического фонарика разложила по полкам. Фаянсовый поднос, осколки перстней, а иногда и целые кольца сверкали, переливаясь всеми цветами радуги. Я добавила к ним бледно-голубой перстень с именем Сменхкара.
Здесь покоились немые осязаемые частицы далекого прошлого — драгоценный клад для тех, кто умеет проникать в их неразгаданные тайны. Полки заполнялись, и пробелы в моих скудных знаниях — тоже.
Спустя два дня, ранним утром мы отправились к окутанной мраком расщелине, за которой раскинулась огромная долина. Дорога, извиваясь, вела из города в самое сердце Большой пустыни. Целый час по зыбкому песку и щебню мы добирались до скал. В них чернели входы в гробницы знатных лиц и видных сановников. Я знала, что южнее, за расщелиной, куда мы и направлялись, находятся еще другие усыпальницы, которые никогда не были использованы, многие остались даже незаконченными.
Прежде чем вступить в мрачное вади, я оглянулась назад: утреннее солнце еще не коснулось своими лучами молчаливой и мрачной долины. Вдали, на фоне пальм, отчетливо вырисовывались руины центральной части города. Полоска голубой реки напротив Северного мыса поблескивала между вершинами деревьев. Две крохотные ослепительно белые баржи огибали мыс. Там все было согрето ярким приветливым солнцем. Эта картина показалась мне особенно прекрасной, ведь я должна была целый день бродить по крутым холмам, забираясь то в одну, то в другую гробницу. Это отнюдь не радовало меня. Я не любила лазить и по обычным горам, здесь же скалы были испещрены входами в кривые и темные коридоры, что усиливало мой ужас. Больше всего мне нравятся Норфолькские просторы, где небо никогда не бывает скрыто от глаз, а самая высокая точка — это ласкающий глаз парус, который плывет по ту сторону тростников.
Все же мне было не так страшно, как в тот день, когда я, стиснув зубы и подавляя в себе желание удрать, последовала за Джоном внутрь Великой пирамиды. Любопытство может пересилить страх: мною владело непреодолимое желание увидеть место, где был погребен Эхнатон. И потом — это важнее всего — меня окружали уже не просто вежливые, незнакомые люди, а друзья, которым я доверяла. Жизнь была очень интересна и увлекательна. Наша маленькая группа, преодолев все трудности, превратилась в сплоченный и образцовый коллектив. У нас был свой стиль работы. Мы быстро подружились, и то, что мы открыли друг в друге, понравилось нам. В нашем доме часто звучал смех, а мелкие размолвки, неизбежные в лагерной жизни, быстро улаживались и забывались.
Наконец, наш маленький отряд достиг долины Фараонов — она и теперь носит это название. Казалось, мы совершили посадку на затемненной стороне луны и почали в новый мир. Мертвая тишина. Со всех сторон широкую долину окружали крутые скалы. Ни воды, ни растительности. Кругом огромные вековые валуны. Высоко над нами скалы уже сверкали на солнце. Мы двигались в тени по древней тропинке. Лучи солнца постепенно соскальзывали с гор и, добравшись, наконец, земли, медленно ползли нам навстречу. Солнце, победив мрак этой бесплодной долины, ударило нам в лицо. Сразу стало невыносимо жарко. Стелющаяся струя горячего воздуха настигла нас. Мы свернули вправо в погоне за быстро убегающей тенью. Но вскоре тень увлекла нас слишком высоко на отлогий склон хребта. Идти стало очень трудно. Если и дальше гнаться за тенью, придется карабкаться вверх по рыхлой каменистой осыпи. Мы спустились вниз и пошли по долине, теперь сплошь залитой солнцем. Здесь, по крайней мере, можно было быстро идти. И тут я подумала, что сейчас способна примириться даже с прохладной темной гробницей и длиннющим коридором, который ведет в самый центр горы, где никогда не бывает солнца.