Хилэри из Каира направлялся в Палестину, и мы посадили его на ночной поезд. Он уехал, не выпуская из рук баночку со своим золотым совереном.
— А вдруг они даже не вскроют его чемоданов? — спросила Гильда.
— Тогда он умрет от разочарования, — сказал Ральф.
Нам было грустно. Хилэри стал для нас любимым ребенком, и будет обидно, если он повзрослеет.
Длинный день закончился благополучно, если не считать забавного случая с Хуссейном. У входа в отель он на мгновение потерял нас из виду в снующей толпе. Очевидно решив, что мы уже в отеле, он стремительно взбежал по лестнице и принялся описывать круги вместе с вращающейся дверью. Когда мы добрались до него, он совершал, наверное, шестой круг, глаза его были готовы выскочить из орбит. Сначала он был очень смущен и испуган, но скоро успокоился и хохотал над собственной наивностью и чудесами цивилизации.
На следующий день мы отправились в канцелярию мистера Энгельбаха и договорились о разделе находок, который был назначен на завтра на десять часов утра. Мы распаковали ящики и по группам аккуратными рядами разложили все предметы на длинных столах. Эта чистая, официальная комната уже начала придавать так хорошо знакомым нам предметам вид музейных экспонатов.
Утро тянулось бесконечно. Наконец пришел мистер Энгельбах и осмотрел находки. Многие из них он уже знал по фотографиям. Увидев головку принцессы, Энгельбах покачал головой.
— Я постараюсь сделать все от меня зависящее. Ведь я в долгу у вас, вы очень хорошо относились к нам в течение сезона. Но боюсь, что «Старик» обязательно захочет оставить ее в музее; она прелестна, не правда ли?
На следующее утро состоялся раздел. «Старик», как называли директора музея мистера Лако, оказался высоким пожилым французом с седой бородой. На самом кончике его носа каким-то чудом держались очки. Взгляд беспокойных голубых глаз пронизывал насквозь. Началась длительная процедура. «Старик» медленно двигался вдоль столов с Энгельбахом и Джоном. Первый давал объяснения на беглом французском языке, а второй лишь изредка вставлял отдельные слова. Облюбовав какой-нибудь предмет, мистер Лако глядел на него, откинув голову назад; борода смешно торчала кверху; затем он долго вертел предмет в своих удивительно длинных руках, как будто только это могло помочь определить его ценность. Иногда все трое склонялись над столом. Я медленно следовала за ними на почтительном расстоянии. Издали все это напоминало какой-то религиозный ритуал, а сами они были похожи на священника и двух дьяконов, которые медленно шествовали вдоль фантастически длинного алтаря, отвешивая поклоны.
Я отмечала в списках предметы, отобранные мистером Лако для Каирского музея. Притолока Хатиа первая бросилась в глаза и в тот же миг подверглась аннексии. Подобная участь была уготована большинству наших лучших находок. Какое это было грустное занятие — писать против серийного номера каждого удержанного предмета несносное «К». Лягушка-амулет, два отличных бронзовых ножа, алебастровый кувшин с надписью, покрытый синей глазурью изразец, на котором был красивый узор — бледно-голубые лотосы вокруг пруда, игрушечный гиппопотам, лучшее из наших ожерелий — мне казалось, что я проставила букву «К» почти над всеми находками. Видимо, нам не удастся показать на летней выставке ни одного интересного предмета! Я взглянула на Джона; он сохранял полнейшую невозмутимость, зато мистер Энгельбах явно начинал нервничать. Он отстал немного и, повернувшись ко мне, сказал:
— «Старик» немного строг. Я очень сожалею, но у вас действительно оказалось много интересных предметов. Однако раздел еще не закончен.
Он возвратился, а я опять принялась писать букву «К». Ну что ж, у нас оставалось все-таки несколько хороших вещей: алебастровый кувшин, хотя и без надписи, несколько интересных скульптурных эскизов, бронзовое зеркало и маленькая бронзовая дамская сумочка, в которой находился остаток ножниц и щипчики, и одно хорошее ожерелье.
Мистер Лако в изумлении уставился на слитки золота и серебра. Джон намеренно разделил их на две половины, а между ними поместил маленький амулет. Он принялся спокойно объяснять «Старику», как был найден кувшин с золотом. Тем временем тот схватил амулет.
— Мне не надо золота и серебра, — сказал «Старик», — но этого маленького человечка я должен иметь, он очень любопытен. Мы удержим одну половину вашего клада, а другую вы можете взять себе.
Это превзошло наши самые смелые ожидания. Наконец, мистер Лако взял в руки головку принцессы. Его длинные пальцы любовно поглаживали маленькую головку.
— Она превосходна, — сказал он. — Полагаю, что я должен…
— Несомненно, наша коллекция амарнских портретов достаточно обширна, сэр? — мистер Энгельбах говорил спокойным тоном, но заметно было, что он волнуется.
— Да, конечно, у нас отличная коллекция, — последовал ответ, — но необычайное изящество лепки…
— Фактически это копия того найденного два года назад портрета из известняка, только с париком. Разве я не прав, сэр? И она не так уж безукоризненна. Вы заметили, на подбородке отломан кусочек? Положи ее на место, старый скупец! — Едва ли нужно пояснять, что последняя реплика была произнесена по-английски и шепотом.
Долгая мучительная пауза. Джон глядел в окно. Мистер Энгельбах молчал, но лицо его побагровело. Я грызла кончик карандаша. Наконец прозвучал ответ:
— Наш друг прав, амарнская скульптура действительно достаточно полно представлена в коллекции музея. Не думаю, что с моей стороны было бы справедливо удержать этот образец.
Медленно, точно против воли, он опустил головку обратно в коробку; но мы поверили в счастливый исход только тогда, когда «Старик» отошел от нее.
И вот раздел был закончен. Мистер Лако пожал нам руки, выразив надежду, что Общество сделает заявку и на будущий сезон. Потом поздравил нас с хорошими результатами, еще раз пожал руки и, поклонившись, удалился в свою канцелярию. Мистер Энгельбах присел около первого попавшегося сфинкса и, сняв феску, вытер платком лоб.
— Надеюсь, вы довольны, — сказал он. — Сначала «Старик» был несговорчив. Мне казалось, что он собирается забрать все.
— Очень довольны, — ответил, сияя, Джон, — и весьма признательны вам. Если бы не ваше убедительное красноречие, мы, конечно, не получили бы головки.
Двое служителей музея погрузили все отобранные предметы на тележку и увезли их в служебные комнаты.
На следующий день, заполнив множество таможенных анкет, мы вновь запаковали ящики. Наши находки отправились в далекое путешествие в Лондон. После летней выставки они будут распределены между музеями, которые финансировали работу Общества.
Позднее Комитет разрешил продать нашу долю золота и серебра, и Английский банк выплатил нам двести фунтов. На эти деньги мы провели трехнедельные раскопки в Амарне в следующем сезоне. Наша мечта о зарытом кладе, наконец, сбылась. До продажи клад демонстрировался на выставке. Оформляя демонстрационную витрину, мы в точности воспроизвели обстановку и условия, при которых был найден кувшин с золотом: он лежал на боку в песке, и из его горлышка сыпались золотые и серебряные слитки, а на переднем плане стояла копия серебряного хеттского амулета, отлитого по моему свинцовому слепку.
Здесь же на выставке, на почетном месте, в центре зала была установлена и головка. После закрытия выставки одна американская дама, очень щедро и постоянно жертвовавшая деньги на раскопки, обещала внести тысячу фунтов, если мы отдадим маленькую головку музею Метрополитэн в Нью-Йорке.
Таким образом, по воле случая клад попал в хранилище Английского банка, а головка, совершив еще одно путешествие через океан, ныне украшает витрину Нью-йоркского музея.
Юная девушка, великий художник и грабитель — эти трое из далекого прошлого обеспечили нам возможность продолжить работу в будущем сезоне.
Но я забежала слишком далеко вперед… Мы все еще находились в Каире, утомленные, но счастливые. Последний обед, задушевная, беззаботная беседа. На прощание Джон начертил для нас новые маршруты по Греции и надавал уйму всяких советов.
На следующий день мы с Ральфом отбыли в Афины.