Был поздний вечер, когда я поднимался на 3-й этаж известного здания в Кремле, где размещался Совет Министров СССР. Просто ли в четвертый раз, если считать смещенного Хрущева, докладывать о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС? Каждая смерть для врача — это трагедия, а здесь еще и большая ответственность. Все ли сделано, чиста ли твоя совесть, даже не перед современниками, а перед историей? И что бы ни говорили, каждый лидер — это эпоха в жизни страны, каждого из нас. Другое дело, какой жизни — хорошей или плохой. Да и по этому вопросу у каждого свое мнение.
Однако меня не покидало какое-то неосознанное чувство грусти и тревоги, связанное с прошлым, присущее, вероятно, всем стареющим людям. Я прекрасно понимал, что кончается большой этап в истории моей Родины, начавшийся еще во времена Хрущева, этап, когда на смену догмам и принципам периода Сталина пришел период несбывшихся надежд. Их связывали с приходившими к власти лидерами — Хрущевым, Брежневым, Андроповым. Может быть, только от Черненко ничего не ждали. Но надежды постепенно таяли, а в случае с Андроповым не успели даже приобрести реальных очертании. Одновременно было тревожно: что-то принесет будущее нашей великой стране. Сохранится ли стабильность или ее начнут раздирать политические катаклизмы, связанные с борьбой за власть? Я был свидетелем такой борьбы и знал, что в ней используются любые принципы и методы, а народ, к которому громко апеллируют, чаще всего является разменной монетой в схватке за власть.
Охрана была, видимо, настолько удивлена моему сосредоточенному виду и появлению в столь неурочный час, что даже не проверила пропуск. На 3-м этаже, в отсеке, где еще при Брежневе был организован его кабинет и зал для заседаний Политбюро, было еще пусто. Постепенно стали появляться члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК. Все уже, видимо, знали, что произошло, и сохраняли торжественно-траурное выражение на лицах. Но сквозь него иногда можно было уловить определенную растерянность и тревогу.
Чтобы не повторять каждому, кто подходил, о произошедших событиях, я зашел в комнату рядом с приемной, где обычно собирались приглашенные на заседание. Наконец все собрались, и дежурный попросил меня зайти в зал.
Заседание Политбюро вел Горбачев. По его просьбе я рассказал присутствующим о болезни Черненко, причинах смерти, хотя подавляющее большинство и без доклада знало всю суть. Кто-то, кажется Пономарев, задал какой-то пустяковый вопрос, и на этом первая часть заседания, связанная со смертью Генерального секретаря ЦК КПСС, лидера страны, была закончена.
Когда я вышел из здания, меня поразила панорама совершенно пустой площади, на которой в ожидании своих хозяев в свете люминесцентных ламп застыли большие черные машины. Чем-то тревожным повеяло от всей картины Кремля в этот, по-своему исторический вечер.
Выезжая через Боровицкие ворота Кремля, я не думал в тот момент, что уезжаю из одной эпохи в другую эпоху, которая началась с «перестройки». Шел март 1985 года, перевернувший многое в жизни нашей планеты, в жизни моей страны, в жизни каждого из нас. Начался период, полный драматических и трагических событии. Но это — тема для другого разговора.