А лисица точно читает в его сокровенных мыслях, сидит да, знай, заиньку похваливает.
– И откуда ты к нам, такой филозоф, пожаловал?
– Недавно я, тетенька, из‑за тридевять земель, как угорелый, сюда прикатил. Жил я в своем месте, можно сказать, даже очень хорошо. И семейство у меня было, и обзаведеньице, и все такое. Целую зиму мы у помещика на скотном дворе в омете припеваючи прожили: днем спим, а ночью кленков да яблонек погрызем. Уж дело к весне шло, в лес бы собираться на дачу пора, ан к нам в омет волк пожаловал. «Какие такие звери? по какому виду? с чьего разрешения?..» Я‑то, признаться, убег, а зайчиха с зайчатами…
– Слышала я об этом. Волк‑то мне кумом приходится, так сказывал. «Намеднись, говорит, я целое заячье гнездо разорил, а заяц убег, так как бы нам, кума, его разыскать?» Ан ты вот он – он. Смотри, жену‑то, чай, жалко было?
– Уж и не помню. Вижу, что надо бежать, – и побежал. Прибежал, смотрю – зайчиха‑вдова сидит: «Давай, мол, вместе жить!» И стали жить. Жили мы с ней, нельзя похаять, исправно, а теперь вот она убежала, а я остался.
– Ах ты, горюн, горюн! Ну, дай срок, мы ее изымем!
Лисица зевнула, легонько куснула зайца за ляжку (он, однако, сделал вид, что не заметил), повалилась на бок, откинула голову и зажмурилась.
– Ишь ведь солнце‑то жарит, – лениво пробормотала она, – словно дело делает! Сём, я вздремну, а ты тем временем сядь поближе да покалякай.
Так и сделали. Лиса задремала, а заяц с таким расчетом сел, чтоб лисе его во всякое время мордой достать было можно, и начал сказки сказывать.
– Я, тетенька, не привередлив, – говорил он, – я всячески жить согласен. И трех лет еще нет, как я на свете живу, а уж чуть не половину России обегал. Только что в одном месте оснуёшься – глядь, либо волк, либо сова, либо охотнички с облавой на тебя собрались. Беги сломя голову, устраивайся по‑новому за тридевять земель. Но я на это не ропщу, потому понимаю, что такова есть заячья жизнь. А ежели иной раз и не понимаю, то и не понимаючи все‑таки бегу. Все одно как мужики в наших местах. Он спать собрался, а под окном у него – тук‑тук! «Ступай, дядя Михей, с подводой!» На дворе метель, стыть, лошаденка у него чуть дышит, а он навалит на подводу солдат да и прет двадцать верст около саней пешком. Через сутки, гляди, опять домой вернулся, ребятам пряника привез, жене – платок на голову, всем вообще – слезы. Спроси его: «Что сие означает?» – он тебе ответит: «Означает сие мужицкую жизнь». Так‑то и мы, зайцы. Жить – живем, а рук на себя не накладываем. Всегда мы готовы… Так ли я, тетенька, говорю?
Лиса, вместо ответа, тихо лайнула, точно во сне; заяц искоса взглянул на нее: «Не спит ли, мол, тетенька?» Не было ли у него при этом на уме, в случае чего, стречка дать? – Наверное сказать не могу, но очень возможно, что и такого рода политика в программу заячьей жизни входит. Однако хотя лиса не только глаза зажмурила, но легла на спину и даже ноги, подлая, распялила, но заяц чутьем догадался, что она это комедии перед ним разыгрывает.
– Расскажу я тебе, – продолжал он, – как у меня дядя у одного солдата в услужении жил. Поймал его солдат еще махонького и всему солдатскому обиходу выучил. Из ружья ли выпалить, артикул ли выкинуть, смаршировать ли, в барабан ли зорю отбить – на все дядя за первый сорт был. Ездят, бывало, вдвоем по базарам, представленья показывают, а им – кто яйцо, кто копеечку, кто хлеба кусок, Христа ради, подаст. Так вот этот самый солдат житие свое дяде рассказывал. – «Жил я, говорит, в дому у родителей, и послал меня однажды батюшка сани на зиму изладить. Излаживаю я, песенки попеваю, трубочку покуриваю – вдруг десятский на двор: „Ступай, Семен, в волостную, тебя в солдаты требуют“. Я, в чем был, в том и ушел; хорошо, что трубку‑то в штаны спрятать успел. Ушел, да двадцать лет после того и пропонтировал. А через двадцать лет воротился в свое место – ни кола, ни двора, чисто!..» – Так вот оно, – прибавил рассудительно заяц, – мужичья‑то жизнь как оборачивается! Сейчас он – мужик, а сейчас – солдат, и то и другое житьем называется. Так‑то вот и с нами, зайцами…
– Неужто ж и вас в солдаты отдают? – спросила лиса, точно сейчас проснулась.
– Нет, нас едят, – ответил заяц как можно веселее.
– И я тоже думаю, потому что какие же вы солдаты! хуже старинной гарнизы, которую славный генерал Бибиков «негодницей» звал. И дядю‑то твоего, поди, солдат под конец съел?
– Нет, солдат‑то умер, а дядя в ту пору бежал. Пришел домой, а заячьей работы работать не может – отвык. И тетка задаром кормить его не согласна. Вот он однажды и надумал: «Пойду в село на базар, буду комедии представлять». Да только что зачал «кавалерийскую рысь» на барабане отхватывать – его собаки и разорвали!