Конечно, трудно привыкать к новым порядкам, но Реие старается: научился сразу же вскакивать по сигналу горна, и аккуратно застилать постель, и дежурить в столовой. Последнее ему особенно нравится. В белоснежном фартуке и колпаке он носится от столика к столику.
— Рене! Рене! — раздаётся со всех сторон.
И Рене всё успевает. Одним подаёт соль, другим — суп. А третьим — добавку компота.
— Кушайте здоровье! Кушайте здоровье! — весело приговаривает он.
Сибирячка Таня Свиридова, высокая курносая девочка, вместе с поваром взяли шефство над Рене.
— Приедешь в Ниццу, научишь бабушку делать сибирские пельмени, — говорит Таня, раскатывая тесто.
Рене внимательно смотрит и мечтает о том, как скажет дома бабушке:
— А не сварить ли нам на ужин пельмени?
— Какие пельмени? — удивится бабушка.
— Сибирские! — с гордостью ответит Рене. — Приготовь тесто и мясо. Всё остальное сделаю я. Вот будет здорово!
Много друзей в Артеке у Рене, но больше всех ему нравится Володя. Он весёлый и умный, он учит Рене русскому языку. Рассказывает так интересно о своём городе, об отце, который во время войны был офицером, дошёл до Берлина. А Рене рассказывал о своём отце. Однажды Рене неожиданно попросил:
— Володя, сделай мне один презент.
— Конечно, Рене, — с готовностью согласился Володя.
— Я так и знал, что ты не откажешь мне. Хочу получить вот этот пионерский галстук.
Володя сел рядом с Рене, обнял его.
— Галстук я тебе подарить не могу. Понимаешь?
— Не понимаю.
— Пионерский галстук — это не марка и не значок… Хочешь, я тебе свой альбом с этикетками отдам?
— Значит, не можешь?
— Не могу.
— А я думал, что ты мой друг…
— Ах, Рене! Ну разве можно так говорить? Мне не жаль галстука, но заслужить его нужно… Подумай об этом.
— Хорошо, я подумаю, — соглашается Рене.
Он думает об этом весь вечер и всё утро. Ему хочется поделиться своими мыслями с Володей, но его нигде нет — ни на берегу, ни в палатке, ни в морском клубе. Как в воду канул. Рене грустно. Куда запропастился Володя? А вот и он. Идёт навстречу Рене, улыбающийся, весёлый. В руках у него маленький ломик и лопата.
— Зачем инструмент? Клад будешь искать? Без меня? — Рене забрасывает Володю вопросами.
— Что ты, Рене! Какой клад? Мы строим дорогу серьёзно отвечает Володя. — Ребята первого лагеря узнали, что недалеко от Артека идёт стройка. Прокладывают дорогу. Участок трудный. Вот пионеры и решили помочь рабочим.
— Что вы будете от этого иметь? — интересуется Рене.
— Радость и крепкие мускулы, понял?
— Но вам заплатят? Володя кивает головой.
— А что вы себе купите на эти деньги?
— Купим игрушки… Только не себе, а детям Алжира. Пошлём им посылку. Теперь понял?
Рене Паолини молчал. Ему вспоминается демонстрация в Ницце. Отец Рене нёс плакат, на котором было написано: «Свободу Алжиру! Долой грязную войну». Полицейский ударил его резиновой дубинкой по голове. Потом несколько дней Рене-старшего держали в полицейском участке.
— Рене, — добродушно говорит Володя, — и ты можешь с нами поработать. Согласен?
— Браво! Бьен! Согласен! — кричит Рене и на радостях делает стойку.
Утром отряд вышел на строительство дороги. Над сводной колонной неслась задорная песня:
В тот день Рене работал за двоих. Копал землю, подвозил рабочим щебёнку, а когда ему предлагали отдохнуть, отвечал:
— Ни капельки устал.
И снова брался за лопату.
В лагерь вернулись уставшие, запыленные. Умылись и — прямо в столовую.
Володя уже несколько минут поглядывал на стол. Где Рене? Когда он появился, Володя недовольно сказал:
— Снова опоздал! Первое уже остыло, второе подают. Где ты пропадаешь?
— Рене нигде не пропадает. Рене научился уважать девочек.
— Причём тут девочки?
— Как причём! Сам учил их уважать… всем дорогу уступал. А девочек у нас в лагере двести девять. Я точно сосчитал, не ошибся. Всех пропустил, никого не обидел, — добавил Рене, уплетая за обе щеки украинский борщ.
Стоят в море вблизи Артека две скалы. Они близнецы. В тихую погоду их ласкают волны. В шторм они с шумом и рёвом набрасываются на скалы, разбиваясь на тысячи пенящихся брызг.
Адалары несут вечный караул у Артека. И как бы высоко ни летели птицы, в дождь и туман они разыщут гостеприимный дом братьев-близнецов, где можно найти приют по пути в тёплые края. Недаром говорят легенды, что «артек» означает место отдыха птиц.
Вот плывёт к Адаларам катер отряда Володи Белкина. На носу катера сидит Рене. Вокруг, прижавшись к Генуэзской скале, утопает в зелени кипарисов третий лагерь. Высоко и гордо подняв могучую каменную голову, громоздится скала Шаляпина. Там второй лагерь. Под горой Аю-Даг приютился лагерь — победитель. А в самом низу, там, где днём и ночью слышится неумолчный прибой, — четвёртый международный.
На носу катера сидит Рене. В руках у него флаг. Рене волнуется. Отряд оказал ему большую честь. Он, Рене, установит на Адаларах артековский красный флаг.
Вечером, перед фестивалем состоялась лагерная линейка.
Чётко, как на параде, звучат рапорты. Рене слушает и не хочет верить, что завтра вечером его уже здесь не будет. Завтра вечером он не увидит ни моря, ни молчаливых Адаларов, ни своих друзей… И вдруг… о ком это говорит вожатый? Да о нём же, о Рене.
— Рене Паолини — наш друг. Он хорошо поработал на строительстве дороги. Рене заслужил эту награду. Мы дарим ему наш пионерский галстук. Два шага вперёд, Рене Паолини!
— Ну же, выходи, — подтолкнул его Володя. Рене, взволнованный, стоял перед строем. Когда вожатый повязывал ему галстук, он, красноречивый Рене, вдруг растерял все знакомые слова. Ничего не мог сказать Рене. Потом вдруг убежал к себе в палатку и через несколько минут вернулся со свёртком в руках. И заговорил быстро-быстро, так что Габриэль едва успевал переводить:
— Когда я уезжал, отец положил мне это в чемодан. Здесь семена роз. Возьмите, пожалуйста, подарок от Рене-старшего.
Мой первый репортаж
И вот настало время, когда мне нужно было выйти к микрофону. Откашлявшись несколько раз, я поправил галстук. Посмотрел вокруг и вдруг почувствовал, что до Вадима Синявского мне очень далеко. Он, вероятно, никогда не волнуется, говорит как заведенный, сто слов в минуту. Я ещё рта не открыл, а поджилки трясутся, и сердце бешено колотится, и как-то даже подташнивает. Очень неприятное состояние.
Ребят на стадионе собралось много, из всех лагерей. На трибунах алеют галстуки. Кое-где попадаются голубые. Там сидят пионеры из ГДР и Норвегии. Выходит, придётся краснеть не только перед своими, но и перед гостями. И кому это в голову взбрело назвать меня, Колю Коробельникова, вторым Синявским? Но что поделаешь: назвался груздём — полезай в кузов. Я и полез. Беру себя в руки и твёрдым шагом иду к микрофону. Улыбаюсь… Потом ребята рассказывали, что улыбался я несколько грустно. Постучал по микрофону: работает.
— Внимание, внимание! Хелло, хелло! Позор, позор! Ахтунг, ахтунг! Увага, увага! — начал я сразу на пяти языках.