И еще мне пришло в голову: хорошо бы испечь пирог, большой именинный пирог с изюмом, поджаристой корочкой, поставить его к приходу мамы, на стол, покрытый белой скатертью, и окружить тонкими, горящими свечками.
Я взял большую фарфоровую чашку, насыпал в нее муки, налил воды, разбил туда же пять яиц, накидал изюму и стал месить тесто. Получилось, но какое-то странно липкое. Я весь перемазался. У меня даже на ухе висел комочек теста, а руки я поднимал с трудом…
— Ленка, тащи сюда противень и соскребай с меня ложкой! — велел я.
Она так и сделала. Получился полный противень теста. Я пригладил его, вывел буквы: «Маме» и сунул в духовку. И мы с Ленкой сели ждать, когда в доме запахнет пирогом.
Через пять минут из духовки повалил дым. Пирог сверху был жидким, а снизу подло горел. Я убавил огонь и сунул пирог на прежнее место. Дым повалил почти сразу — черный, едкий.
— Я знаю, что делать! — предложила Ленка. — Надо его перевернуть в другой противень и с другой стороны жарить.
Я хотел перевернуть, он не отлипает. Тогда маленький противень с пирогом я положил вверх дном в другой, побольше. Получился железный сундучок: в середине — пирог.
Когда я снова вытащил это металлическое сооружение, оно дымило на полу, трещало и подпрыгивало. Я погнул нож, пытаясь отлепить один противень от другого, потом взял молоток и стал выколачивать пирог. Пирог выколачивался по кускам, и они валялись по всей кухне.
Ленка молча со страхом смотрела, во что превратилась кухня.
— Молчишь?! — сказал я ей. — Женщина называется! В пирогах ничего не понимает! Тесто даже не умеет делать!
Ленка заплакала. Я опомнился.
— Ну, Ленка, хватит, извини! Извини, говорю, а то сейчас тресту! К черту пироги эти, давай быстро приберемся!
Мы прибрались. Я побежал на Клязьму и, в чем был, прыгнул в воду. От меня по реке пошло мутное облако, мальки так и закружились вокруг. Настроение было такое, что домой идти не хотелось. Конечно, я был уверен в маме, знал, что она не будет ругать за погубленные изюм, яйца и муку. Просто я сам ругал себя и злился.
А мама обняла меня и сказала:
— Спасибо, сынок, что ты хотел испечь мне пирог! Ну не получилось… У меня тоже не все сразу получалось, и я говорила себе: не вешай носа, улыбнись и попробуй еще.
А потом был белый стол и прекрасный именинный пирог, испеченный мамой, и тонкие горящие свечи вокруг. Я ткнул пальцем в пирог и профессионально сказал:
— Хорошо прожарился!
И все засмеялись. И я сам засмеялся.
Отшельник говорит: «Добрый смех лечит, злой — калечит».
Глава девятая, о любопытстве и тяге к путешествиям
Я знаю мальчишку, убежавшего однажды с двумя буханками хлеба на Олимпиаду в Канаду. Похудевшего, но ужасно гордого тем, что сумел добраться «почти до Греции» (как он говорил), путешественника привез милиционер и сдал заплаканной матери под расписку. И стали его звать с тех пор Попандопуло. Может быть, из зависти.
Через некоторое время он удрал в Ашхабад. Говорили, что вроде он с кем-то поспорил, будто сумеет на верблюде пересечь красную пустыню Кызылкум. Вместо того чтобы дать ему ездового верблюда, его посадили на жесткую скамью в ашхабадском детприемнике. Когда его вернули из Ашхабада, он заимел среди мальчишек полный титул — Саксаул Саксаулович Попандопуло. Но это его не заботило.
— Откуда в тебе зуд? — горько произнесла его мать. — Ты же вроде умный сын у меня!
— Не знаю, — сказал сын. — Просто у меня голод на путешествия.
— Может, твою голодную душу досыта накормить? — предложила умная мать. — Хочешь, я куплю тебе билет — поездом до Хабаровска или теплоходом до Астрахани?
Сын отказался.
— Не-е, мам, с билетом неинтересно. Я его выброшу все равно и поеду так.
— Обо мне ты не думаешь… — сказала мать.
Сын решил:
— Ладно, мам, не буду я больше удирать! Но купи мне велосипед.
Велосипед ему купили.
В третьем классе я мечтал о кругосветных путешествиях. Плывешь на могучем корабле, думалось мне, а за кормой остается вечный след открытия: остров Мельникова, залив Отшельника, архипелаг Артема…
В четвертом я узнал, что ни на земле, ни в океане не осталось даже бородавки, которую можно открыть и назвать своим именем — все давным-давно открыто и названо. И тогда решил стать летчикам. Я прыгал на землю из окна второго этажа, делая промежуточную посадку на крыше сарая, прыгал до тех пор, пока не подвернул ногу.
В пятом хотелось иметь своего ослика, как у веселого Ходжи Насреддина. Ездил он на ослике и раздавал знаменитые шутки: бедным — добрые, богатым — ядовитые. И я хотел так. Приезжаю в Бухару и говорю: «Минарет — это вывернутый наизнанку колодец, да?» Все смеются.