— А сейчас? Как она сейчас — не тоскует?
— Не думаю, — ответила Ингрит. — У нас говорят: «Каждому времени — свои радости».
— Ну-ну! А плакаты, небось, на чердаке лежат?
— Нет. Плакаты она подарила фанклубу.
Я молча уничтожал бутерброд с рыбой, смотрел на дорогу и думал о том, как тосковала Юлька. Она не была готова столкнуться лбом с немецкой действительностью. Доступностью того, что в той жизни доступно не было и, напротив, недоступностью того, к чему привыкла душа. Скорее всего, Юлька полюбила Бруно. Она вообще ничего не делала без любви. Его интеллигентность, высокий рост и орлиный профиль действительно смотрелись впечатляюще. Особенно профиль. Человеком он был располагающим и компанейским. И к тому же занимался дайвингом. С ним Юлька не скучала, она скучала без него, без друзей и без работы. Никто из ее прежних друзей не понял бы этой тоски. Юлька долго слонялась по своей огромной кухне, а потом решила купить дом. Домик они с мужем потянули плохонький, но с роскошным садом и уймой забот, скрасивших Юльке жизнь и порядком озадачивших Бруно. Мама засучила рукава и принялась за ремонт. Но каждую ночь все равно звонила в Питер…
После Мурнау заехали на безлюдную заправку. Ингрит нырнула в магазин, а я курил у дверей. Здесь, за городом, снега всегда больше, точнее в городе снега давно не осталось, а тут вовсю капало с деревьев. Солнышко топило лед и вода, журча и напевая, падала «чмок-чмок» прямиком в урну. «Тишина» — шепнул я воде по-русски и прислушался. Стало тише. Спокойствие витало в студеном горном воздухе биллионом невидимых водных капель. Я улыбнулся, сунул сигарету в пепельницу и вошел в магазин. Ингрит явно что-то задумала. Она наполняла корзину оригинальными вещами: углем и дровами для барбекю, пивом и шоколадом, сыром и пластиковой посудой, упаковкой свежей рекламы и свечками.
— Это еще зачем? — я тычу пальцем в дрова.
— А вдруг? — улыбается Ингрит, ее серые в коричневую крапинку глаза вспыхивают неведомым мне огнем.
— Тогда возьми еще минералку.
— И водку?
— И водку! — смеюсь я.
В горы поднимались долго. Дорога петляла, и за каждым поворотом Ингрит фотографировала. Солнце уже лежало на горных спинах. Свет клубился живым веществом меж деревьев и туманом ложился под колеса. В этом вечернем свете лицо, волосы и тонкие пальцы Ингрит, держащие фотоаппарат наготове, окрасились яркой медью.
— Дальше? — спрашиваю я зачем-то. Дорога одна и та истощала.
— Выше, — поправляет Ингрит. — Там будет поворот на старую смотровую площадку. Последний поворот. Мы уже в почти в Шварцвальде.
— Значит, здесь водятся оборотни?
— Здесь много кто водится под Рождество! — соглашается моя девушка.
Вид со смотровой площадки меня потряс. Конечно, Альпы — не Гималаи. Им далеко до решительно уходящих в бесконечность громад, ломаных силуэтов, сиреневых от собственного величия. Альпы меньше и скромнее. Их зеленая красота наивна, а плавные мягкие линии только слегка волнуют горизонт. Это горы сказок. Страшноватых сказок братьев Гримм для маленьких немецких детишек. Но волшебство в том, что сказка совершенна, не чуть-чуть, а абсолютно сказка, иной мир. Да еще в заходящем за вершины солнце.
Пока Ингрит превращала сказку в цифровые коды, я спасался от холода, пританцовывая и напевая. Дул порывистый ветер. С каждым напором окружающие меня деревья оживали и стряхивали с себя черных ворон, блестящих, щедро откормленных на альпийских полях. Вороны, взлетая, глухо каркали и вновь рассаживались по голым веткам. Где-то шумела вода. Невидимый ручей нес с гор невидимый поток. Я представил темные камни дна и мох по берегам. Ветер пробирал, но в машину не хотелось. Медленно и нехотя просыпался я от городского сна. Родилось желание замерзнуть, потеряться, остаться, что-нибудь испытать.
Подошла румяная, замотанная в шарф Ингрит, достала сменный объектив из машины и сообщила:
— Надо подождать, пока вершины осветятся изнутри.
— Где-то водопад, слышишь?
Ингрит прислушалась:
— Ага. Разведи костер. И проверь, ловит ли мобильник. Надо сказать Юльке, что мы задержимся. Я еще погуляю. Будет красиво.
— Уже красиво…
— Будет еще лучше!
Она ушла к откосу. Мобильник ловил, но Юлька не отвечала. Костер цивилизации вспыхнул легко и быстро. И тотчас на поляну опустились сумерки. Лес шагнул ближе, сомкнув ряды.