— Вращение!
Приглушенно зажужжали сервомоторы, край эластичной «кушетки» чуть поднялся. Теперь Сурен вместе с ложем будет вращаться вокруг своей оси со скоростью один градус в час. В полете это послужит для предотвращения пролежней; пока что — лишь для точного воссоздания полетных условий…
— Порядок. Что ж, теперь можно и охлаждать.
— До какого уровня? — поднял седые брови Добрак.
Семен почесал переносицу, размышлял. Затем ответил:
— Как говорится, ни по-нашему, ни по-вашему, пан профессор… Давайте до тридцати, а?
— Вам бы в старое время конями торговать, кого угодно уговорите…
— А что? Во мне есть цыганская кровь. Со стороны прабабки…
Ко времени описываемых событий гипотермия — охлаждение живых организмов в научных и лечебных целях — перестала быть чем-то необыкновенным. Ее сплошь и рядом использовали в селекции, генной инженерии: можно было хоть на другую планету перевозить замороженные половые клетки, хранить их бесконечно долгое время, спокойно, вмешиваться в ход многократно замедленного развития, в структуру хромосом, «остановленных» на определенном этапе деления. Охлаждение мозга во время сложных медицинских операций до тридцати и ниже градусов также стало привычным и не оставляло никаких следов. Часто гипотермия отдельных органов больного или всего тела заменяла наркоз: болевые сигналы просто не успевали добраться до мозга. У хирургов появилось время подумать и посоветоваться (между собой или с ЭВМ) даже в самые острые моменты операций, которые без целебного холода обернулись бы трагедиями. В случае угрожаемого состояния пациента жизнедеятельность клеток тормозили холодом — и сколь угодно долго проводили консилиумы, вычисляли, экспериментировали, решали, как лечить дальше. Стали рядовыми случаи, когда быстрое замораживание больного служило для остановки самого обильного кровоизлияния: предотвращало инфаркт, перитонит, рост опухолей и многие другие смертельно опасные ситуации.
Да, сама по себе гипотермия не представляла для наших героев ничего особенного. Другое дело — совмещенный с ней гипноз. Ведь в ходе сорокавосьмичасового эксперимента Тарханов и его коллеги собирались проверить «эффект субъективного времени». То есть заставить Акопяна на несколько минут переживать «добавочные» часы или сутки. Это было необходимо, во-первых, для того, чтобы испытать гипноадаптацию — внушение, с помощью которого Сурен ускоренно приспособится к тяготению на Фобосе. Во-вторых, следовало установить: действительно ли мозг настолько «отдыхает» в анабиозе, что становится чутким регистратором биосигналов? В реальном масштабе времени — за двое суток — мозг попросту не успеет настолько очиститься от накопленной усталости. Экспериментаторы попробуют внушить Сурену, что он почивает не менее месяца. Если гипноз не даст нужных результатов, придется опять усыплять будущего разведчика и держать его в гипотермии чуть ли не до самого старта: может быть, тогда мозг «отдохнет», так сказать, естественным путем… Но подобная затяжка нежелательна. Ведь во время подготовки к полету ученым нужен бодрствующий Акопян — для него есть немало других задач. Например, никто, кроме самого Сурена, не сумеет должным образом наладить связь между мозговой деятельностью Акопяна и компьютерами — тут надо пробовать, подключаться, отключаться, искать наиболее плодотворный вариант «сотрудничества»… Кроме того, проволочка в несколько недель, натурный опыт с анабиозом могут поставить под удар весь полет. А вдруг схема не сработает? Мозг после охлаждения откажется реагировать на сигналы биополя? Что тогда? Ломать график, переносить запуск, искать другого, более чуткого разведчика — или наобум, наудачу посылать Сурена? Без всякой гипотерапии? Авось справится… Нет. Надо все знать заранее. Без гипотетического ускорителя времени не обойтись.
Итак, механизм был запущен. Дежурство на пульте шло днем и ночью. Тарханов, Стрижова и Добрак сдали свою «смену» опытным операторам из астероидной клиники. Но когда на вторые сутки пошло ускорение времени, Семен не утерпел, снова взял пульт в свои руки и не отдавал его до конца опыта, хотя и падал с ног от усталости. Старый Иржи Добрак трудился рядом — и, надо сказать, намного превосходил работоспособностью младшего по возрасту коллегу. Суетливый, с «артистической» седой гривой профессор будто не чувствовал потребности в сне или передышке: в отличие от Семена, он даже не пользовался крепким кофе: «боюсь за сердце». Марина боролась с усталостью по-своему и тоже вполне успешно: пару часов работала, затем минут тридцать-сорок спала, свернувшись в кресле, и опять, освеженная, садилась к пульту. («Это не простой сон, а йоговский. Тоже вроде анабиоза, только усилием воли», — объясняла она.)
…На многочисленных табло дышали цифры и графики. Неподвижное лицо подопытного в раме телеэкрана уже порядком приелось, на него не смотрели, зато табло вызывали неизменный интерес. Уж на них-то Акопян был в полном смысле слова виден насквозь. Температура на поверхности тела… под кожей… внутри грудной клетки… в правом предсердии… Электрохимические потенциалы… Прохождение импульсов по нервам… Содержание воды в организме… Ага — пониженное! Сухость во рту… Все — компьютер среагировал. Повышена влажность воздуха в «саркофаге». Через мундштук, введенный манипулятором в уголок рта, течет струйка воды. Табло номер восемь фиксирует глотание… Табло номер двадцать один сообщает; началось выделение желудочного сока…
Но все это было лишь физиологическим фоном процессов, происходивших в мозгу. Тех главных процессов, ради которых и был затеян эксперимент. Вот уже несколько часов попеременно, а то и параллельно работали две гипнопрограммы. Два голоса звучали под шлемом спящего Сурена — нашептывали, пели, уговаривали, кричали. Записи, разработанные международным коллективом гипнологов, были начитаны лучшими актерами. Один голос убеждал, что тело Акопяна становится все легче — как пузырь, надутый воздухом, — что постепенно теряют вес пальцы рук, пальцы ног, ладони, ступни, локти… Это шло внедрение чувства невесомости — вопреки реальной тяжести, которую поддерживала гравитационная установка медцентра. Второй голос внушал, что Сурен слышит стук часов. Вот ползет минутная стрелка; если смотреть долго, можно заметить и движение часовой… Навязанный гипнозом темп времени был в двадцать четыре раза быстрее подлинного. Сутки ощущаемой жизни за реальный час. Каждые полчаса Акопяну наговаривали то образ солнечного восхода, то впечатление ласкового летнего заката. В промежутках проходили внушаемые дни — бесконечно долгие, ленивые дни у моря, наполненные нехитрыми курортными развлечениями. Купание, игра в мяч на пляже, веселый обед с новыми знакомыми, прогулка по горам, легкий «отпускной» флирт с блондинкой из Ленинграда… Гипнопрограмма не предусматривала никаких напряжений, умственных занятий. Полный тридцатидневный отдых.
Правда, в последние «дни», судя по сигналам приборов, характер сновидений Акопяна изменился и вроде бы вышел из рамок внушенного сюжета. Впрочем, это не мешало отдыху: мозг не напрягался, состояние нервов было спокойное, эмоции самые приятные. Более того, Сурен явно наслаждался своими новыми, не предусмотренными программой переживаниями!..
Пришлось применить метод съемки импульсной картины с сетчатки глаз — тот самый, которым пользовались во время гипнорепродукции. Компьютеры превратили пляску биотоков в четкие цветные видеокадры. Оказывается, Сурен и «не думал» покидать морской берег. Только теперь уже не купался, не гонял по песку футбольный мяч, а… летал. Целыми днями, подобно дремлющему орлу, парил то над пляжем, то над мелководным заливом, чьи желто-зеленые прозрачные воды лишь у горизонта переходили в синеву глубин. Нежился в потоках восходящего теплого воздуха или отлетал на несколько километров, подхваченный струей свежего ветерка. Как это ни странно, «запрограммированная» ленинградская блондинка была тут как тут: днем загорала на красном матрасике, вечером прогуливалась под пальмами по набережной… и ждала, пока к ней слетит из подоблачных высей крылатый Сурен. Но тот, увы, уже не мог спуститься на грешную землю, словно был не человеком, а воздушным шаром; самое большее, что удавалось Акопяну, — это зависнуть над головой своей «симпатии» и поддерживать светскую беседу, сопротивляясь порывам ветра…