И вдруг все вернулось на свои места. Снова вырисовались стены и экран очертился знакомыми рамками, и в нем, как вначале, рождались и умирали мириады неведомых частиц.
— Ну вот, чего кричать?! — весело сказал Бритт.
Отстегнувшись от кресла, он встал, потянулся и, легонько оттолкнувшись, важно полетел к дальней переборке, к большому овальному иллюминатору.
— Завтра отправлюсь на Венеру, а ты посиди пока, поанализируй, что мы тут получили…
И вдруг он глухо вскрикнул. Было в его голосе что-то, заставившее Андреева насторожиться. Сильно оттолкнувшись, он перелетел к иллюминатору, больно ударился о прозрачный купол, но боли даже и не почувствовал: то, что увидел, заставило похолодеть. Странным оранжевым отсветом поблескивало кольцо ускорителя, но ни научного центра, ни Трубы, ни самой Земли не было. Вокруг, сколько охватывал взгляд, простиралось бесконечное черное небо, усыпанное незнакомыми созвездиями. Задыхаясь от сдавившего душу ужаса, Андреев кинулся к другой переборке, где тоже был иллюминатор, но и за ним была все та же чужая межзвездная пустота.
— Ничего, ничего, — успокаивал его Бритт. — Мы с тобой сделали такое открытие!
Андреев не отвечал. Слепая надежда Бритта — это было все, оставшееся им на двоих. Самые великие открытия — ничто, если они не отданы людям. Но как отдашь, как вернешься из этого чужого мира, если не знаешь, как сюда попал?!
— Все назад! — повторил он упавшим голосом.
— Задание понято, — бесстрастно ответили динамики.
— Назад — это значит так же быстро!
— Задание понято.
— Время против нас. Упустим время, как попадем в ту же точку своего пространства?!
— Задание понято.
— У тебя все исправно?
— Все исправно.
Уверенный привычный голос динамиков успокаивал. Но и беспокоил. Ведь не бывало еще, чтобы сверхмозг не отвечал на вопросы сразу…
— А я понял, где мы, — весело сказал Бритт. — Мы — в микромире, по другую сторону твоей запретной двери.
— Погоди с утешениями, они нам еще пригодятся, — сказал Андреев.
— Нам нечего бояться смещения во времени. Мы вернемся в тот же миг, и нашего исчезновения даже не заметят. Разве только приборы. Но что — приборы? Всплеск непонятный? А мы знаем, что это за всплеск…
— Это если вернемся.
Андреев подумал, что если электронный мозг работает с прежней скоростью, то им придется ждать вечность. Та же самая дорога не одинакова для разных путников. И вдруг он остро затосковал по своей Марте. Вспомнилось почему-то не то, что было, а то, что могло быть и не стало, отодвинулось, отложилось ради других дел, ценность которых теперь казалась такой ничтожной. И вспомнилась сказка Серой планеты, и он позавидовал полудиким ее обитателям. И впервые подумал, что, может быть, не такие они полудикие. Мы считаем себя великими потому, что создали целый мир машин. Их мир — они сами, и самоусовершенствование для них — главная цель? Может, и феномен их памяти, передающейся по наследству, вовсе не природный, а приобретенный?..
Мысль прыгала, как броуновская частица, по сложному пути взаимосвязей. Андреев не останавливал себя, тревожным фоном подсознания понимая, что это теперь единственное его дело и удовольствие. Электронному мозгу помочь было нельзя; только он знал (если знал) все повороты к выходу из этого лабиринта, приведшего их в чужое пространство. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться. И размышлять, копаться в ворохах воспоминаний…
ЗДРАВСТВУЙ, ГАЛАКТИКА!
Наконец-то тишина. Ни дозвездных вихрей, ни дикой вибрации, от которой немели даже роботы, ни исступленных воплей двойников. Тишина. Хочется закрыть глаза и забыться, утонуть в мягкой колыбели электросна. Пожалуй, я так и сделаю через четыре часа, когда блоки памяти скопируют сумятицу моих мыслей и воспоминаний, а главный электронный мозг проверит все системы корабля, проанализирует случившееся за время этого проклятого витка. И доложит, что все в порядке. Тогда я разбужу своих товарищей. Через четыре часа…
С чего это началось? Мне было бы проще анализировать с конца. Но так уж мы запрограммированы — нам подавай с начала. А начал этих в любом деле хоть пруд пруди. Даже если заранее договариваться о том, что считать началом, так сказать, стабилизовать свое положение в пространстве — времени. А если перевернуться? Тогда конец будет началом, а начало концом. И классические причинно-следственные связи запутаются окончательно. Как зеленоглазая Ариа в своих по-женски нелогичных поэтических вымыслах.
…— Петро, хочешь добраться до тайны тайн?
Так сказал мне Иван Поспелов, первый заводила нашего детского «вигвама», умудрившийся каким-то образом стать первым астрофизиком Земли. Сказал, как и в детстве, на всякий случай посмеиваясь. Хоть точно знал: в наше время на манящий свет тайны, закрыв глаза, кинется каждый человек. Чем еще и жить человеку, как не борьбой с неведомым. Трудней борьба, значимей и победа…
С того простенького вопросика и начались мои мытарства. Хотя, если разобраться, были и другие причины. У одной из них есть имя — Ариа.
Первый раз я увидел ее в Лунном городке на смотровой площадке — прозрачной полусфере, повисшей над пропастью. В тот раз Ариа стояла посередине площадки и читала стихи своих предков:
— «Тишина и звук связаны крепче узла, звуки, отточенные тишиной, по заросшим тропам скользят, и брезжит восход для тех, кто придет, и для тех, кто уйдет…»
От стихов веяло древней мистикой, и сама Ариа, какая-то вся контрастная, ярко освещенная солнцем, была как призрачный световой блик на бархатном фоне неба.
Не отдавая себе отчета, я пошел к ней через всю площадку по матово поблескивавшему полу. Увидел, что она мулатка, что плечи у нее мягкие и округлые, а глаза зеленые, как у кошки.