— Что? — удивился Брянов.
— Не ешьте меня. Я принесу много розовых плодов.
— Что ты болтаешь?!.
И тут он вспомнил об этой одной из бесчисленных способностей робота к быстрому лингвистическому анализу. Никогда еще за многие десятилетия экспедиции не предоставлялась возможность воспользоваться этой его способностью. На многих планетах встречались живые существа, но еще никогда разумные.
— Ее что, можно понять?
— Так же, как вас…
В этот момент птица снова стала биться, вырываясь из рук Нины.
— Ты можешь сказать ей, чтобы не боялась нас?
Робот зачирикал с видимым удовольствием. Птица перестала биться, с удивлением уставилась на Нину и закрутила головой, не понимая, откуда исходят звуки. Потом запищала тихо, жалобно, мелодично. Робот помолчал минуту и вдруг засвистел какую-то, как показалось Брянову, колыбельную песенку. Птица засвистела в свою очередь. Они пересвистывались минуту, другую, третью.
— Ну? — не вытерпел Брянов.
— Я ей все объяснил, — сказал робот.
— Теперь объясни, пожалуйста, нам.
— Она думает, что мы ухи.
— Кто?
— Точнее сказать, уххи — пожиратели аев.
— Ты можешь объяснить по-человечески?
— Роботы все могут.
— Тогда давай.
— Что именно?
— Рассказывай! — взорвался Брянов. — О чем она говорит?
— Она боится, что мы ее съедим. Уххи, как говорят ззумы, съедают больных аев.
— Кто такие ззумы?
— Жители нор, вроде как слуги. Ззумы делают для аев мягкие норки и баюкают их ласковыми песенками. А в благодарность аи приносят ззумам сладкие розовые плоды с вершин деревьев.
— Спроси, разве мы похожи на этих самых уххов?
Робот зачирикал, птица ответила, и снова они долго объяснялись меж собой, словно подпевая друг другу.
— Никто из аев никогда не видел уххов. Их знают только ззумы, — наконец ответил робот.
— С ума можно сойти от этих ахов и ухов…
Брянов прошелся по мягкому полу, в задумчивости остановился перед иллюминатором, за которым уже разливалась белесая муть рассвета. Сколько мечтали они о контактах с иным разумом! Рисовали картины торжественных встреч на высоких орбитах, полетов над сказочными городами. На всякий случай разрабатывали варианты защиты от возможной агрессивности чужаков. И в этих своих мечтаниях, как видно, недалеко уходили от вымыслов первых фантастов с их «борьбой миров» или любвеобильными Аэлитами. Но фантастика, даже если ее называют научной, всего лишь чтиво, упражнение для воображения, но никак не источник информации, не прогноз. Космические дали ужасающе одинаковы что в солнечной, что в других звездных системах. И если в этой монотонности вдруг появляется нечто неожиданное, то оно, как правило, непредсказуемо.
Вот и теперь — радоваться бы этой встрече с чужим разумом. Но радости не было. Были недоумение и растерянность, и, несмотря на многочисленные инструкции, предназначенные для подобных случаев, неизвестно было, как поступать. Инструкции запрещают наносить какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке они разрушили гнездо или, если угодно, жилище одного из аев, а затем, по существу, взяли заложника. Птицу, положим, можно сразу же отпустить, поправив ей крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном гнезде, а это при примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум аборигенов, как считал Брянов, давал ему право не церемониться и использовать заложника для того, чтобы побольше узнать об этом странном сообществе: аи — ззумы — уххи…
— Пусть-ка она поспит, — предложил Устьянцев. — Поспит, успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже.
Монотонный шепот электросна вмиг усыпил птицу. Нина наотрез отказалась оставить ее, и Брянов с Устьянцевым вышли из «вибрика» вдвоем. Утренняя заря разрисовала небо с бесцеремонностью юного художника. Сочные краски переливались одна в другую и как-то странно мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава под ногами оказалась не зеленой, а блекло-серой. Сталагмиты-деревья на опушке леса в лучах яркой зари играли радужно, словно подсвеченные изнутри.
Воздух был тяжел, ощутимо сдавливал тело. Воздух, был неподвижен, и эта неподвижность смутно беспокоила: а что как перед бурей! Какая должна быть буря при этой плотности атмосферы?!
Как полагалось, они обошли вокруг «вибрика» следом за бежавшим впереди роботом. Другой робот — верная «нянька» Устьянцева — замыкал шествие.
Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных изнутри мягким войлоком, как видно, обиталищ аев, разогнанных пульсацией гравитационного поля. В одном месте робот, бежавший впереди, остановился и замер, приподняв антенны. Затем медленно, как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы выжженной травы. Брянов скосил глаза к небольшому экранчику, вмонтированному в шлем, и увидел то, что видел робот: посередине черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора. А возле норы два огромных черных жука, как шелкопряды, быстро пеленали неподвижного ая. Ай был жив, и, похоже, ему нравилась эта процедура: на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка.
Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон в нору и исчезли.
— Вот они, уххи, — сказал Устьянцев.
— Непохоже. — Боковым зрением продолжая следить за экранчиком, Брянов пошел к норе. — Непохоже, — повторил он. — Уххов они боятся, а тут… Видел его лицо?
— Так он спит…
— Или загипнотизирован.
— Скажи еще — заворожен…
— Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый об этом не расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая, человек не радуется. А тут…