Пришлось обогнуть целый квартал, чтобы выйти к музею с другой стороны.
— Вот уж верно: дурная голова ногам покоя не дает, — ворчал Мортон.
— Зато мы кое-что узнали, — оправдывался Роланд.
— Что мы узнали?
— Что тут газетчики крутятся.
— Они везде крутятся.
— Просто искусство слишком скучно для них. Нужна изрядная доля перца, чтобы они сбежались.
— Сбежались потому, что кто-то пустил слух об ограблении.
— Только слух? Чего ж тогда мы тут?
— Мы для того, чтобы охранять священный принцип частной собственности, — по-школьному продекламировал Мортон.
— Не-ет! — Роланд уверенно покачал головой. — Что-то назревает. Все чего-то ждут.
— Это называется — массовый психоз.
— Не-ет. Все что-то знают.
— И мы знаем.
— И мы знаем, — повторил Роланд. — Когда все знают — это уже реклама. А на рекламу кто-то должен был потратиться.
— Ты подозреваешь?..
— Никого я не подозреваю. Знаю только, что кому-то это надо. Твой «массовый психоз» выгоден не гангстерам. Может, газетчикам?
В глухом переулке они разыскали служебный вход музея, вошли в маленькую дверь. Сторож, сидевший за дверью, без слов пропустил их, словно знал в лицо.
— Сегодня что, всех пускают? — не удержался Роланд.
— Кого надо, того пускают, — угрюмо ответил сторож.
— А кого надо?
— Это наше дело.
— Смотри, как бы это не стало нашим делом.
— Ваше дело маленькое: стой, где велят, беги, куда велят, лови, кого велят…
— Не слишком ли ты разговорчив для сторожа?..
Узкий гулкий коридор вывел их в коридор пошире, где справа и слева были двери. На одной висела табличка: «Управляющий музеем». Они вошли и увидели газетчика, с которым недавно спорили в экспозиционном зале. Он сидел сбоку у большого стола и потягивал что-то из высокого черного стакана.
— Не хотите ли для бодрости? — предложил он, доставая из-под стола бутылку. — Ночь длинна. Кто знает, сколько придется ждать?
Мортон и Роланд переглянулись.
— Ты собираешься просидеть тут всю ночь?
— Не один я, придут и другие.
— Что же вы собираетесь ждать?
— Все, что будет.
— А что будет?
— Вот это я и хочу узнать.
— Ты уверен, что узнаешь именно сегодня?
— Не то чтобы уверен, скорей предчувствую.
— Что тебе известно? — резко спросил Мортон.
— Такой вопрос! — рассмеялся репортер. — У прессы свои тайны.
— Но ведь что-то известно?
— Ничего особенного. Слово чести.
— Что-то подозрительно много сегодня говорят о чести. — Мортон похлопал Роланда по руке. — Пошли. Если бы он что-то знал, об этом было бы в газетах.
— Сенсации надо дать созреть, — назидательно сказал репортер.
— Давай зрей. Но если выйдешь отсюда ночью, я тебя арестую.
— Я выйду, как только услышу выстрелы.
— Выстрелы? — Уже стоявший в дверях Мортон снова повернулся к репортеру. — С чего ты взял, что мы будем стрелять?
— А как остановите преступника? Не будете же вы сидеть в засаде возле самой богини. Да и негде там. А окно рядом. Он вскочит в окно, схватит богиню и… вам придется стрелять.
— Уж не сообщник ли ты? — спросил Мортон.
— Увы. Два миллиона для меня слишком много. Я этой ночью рассчитываю на сотню-другую. Вот если вы его укокошите или он укокошит вас, тогда я все перепишу заново и заработаю в два раза больше.
— Ты уже все написал?
— Остались только детали.
— М-да! — изумился Мортон. — Знал, что газетчики — мастера выдумывать, но, признаюсь, недооценивал.
— Вы, полицейские, всегда нас недооцениваете. А ведь я мог бы заранее описать любую вашу операцию. Люди стереотипны: и вы и гангстеры. Все самые хитроумные планы и контрпланы уже описаны нами. Что-либо новенькое — редкость. Это как в шахматной игре: по первым ходам можно предсказать, какая разыгрывается партия…
— Тебе известны первые ходы?
— Управляющий сказал, что сегодня богиню должны украсть…
— Украсть или попытаться украсть?
Репортер грустно посмотрел в стакан и отставил его в сторону.
— Я, видно, много выпил. Ну да все равно: часы заведены… Управляющий сказал: «должны украсть». Так что без стрельбы не обойдется.
— Обойдется, — сказал Мортон и направился к двери. Он уже знал, что сделает: этой ночью ни на минуту не отпустит управляющего, заставит и его сидеть в засаде…
В коридоре было пусто. Мимо них тенью проскользнули лишь несколько служащих, незаметных, прячущих лица. Пусто было и в экспозиционных залах. Окна затягивали плотные вечерние сумерки, и ажурных решеток снаружи почти не было видно. Мраморные статуи, все так же освещенные, стояли в черных нишах необычными часовыми, застывшими в своих вековечных позах радости и страданий, стояли, истерзанные временем, безрукие, безногие, даже безголовые. Тишина, окружавшая их, не была тишиной покоя, а висела, насыщенная безмолвными страстями, и казалось, что она вот-вот взорвется смехом, стонами, обычными криками толпы. Это была мучительная, тяжелая тишина, и Мортон даже обрадовался в первый момент, когда услышал тихий монотонный скрип. Он быстро пошел к дверям соседнего зала и застыл на пороге: у приоткрытого окна на легкой стремянке стоял управляющий и раскачивал решетку. Украдкой оглядывался, снова прикидывал расстояние до ниши, где стояла двухмиллионная богиня, и снова принимался дергать решетку.
Мортон кашлянул, подойдя почти к самым ногам управляющего. Тот вздрогнул и едва не свалился со стремянки, суетливо сполз с нее и сел на нижнюю ступеньку.
— Как вы меня напугали! — сказал он.
— Неудивительно, — засмеялся Мортон. — Не объясните ли, что вы тут делали?