— Мне хирурга, — сказал я.
— А для чего? — допытывалась сестра.
— Не боитесь состариться от любопытства?
— Не хотите говорить — ждите.
— Сколько?
— Сколько надо.
— Не очень-то вы любезны.
— Наше дело лечить, а не любезничать.
— Ладно, уступаю моральному давлению. Комбат Косовратов у вас?
— Это который? Капитан? С орденом? Глаза синие такие, мочальный чуб, около уха родинка?
— В следственных органах работали?
— Я?
— Да.
— С какой стати?
— Словесный портрет хорошо получается…
— Нечего надо мной насмехаться и зубы заговаривать, не болят. Тут капитан.
— Можно его видеть?
— Во-первых, он не у нас, а на отдельной квартире. У нас тут теснота. И вообще ждите хирурга, я справок не даю.
Сестра была тоже новая, не из армавирских. Сперва она дулась на меня, подозревая, что я над ней подшучивал, потом оттаяла, рассказала, как плохо им пришлось во время наступления от Дона до этой Калитвы — каждый день переезды, все несутся сломя головы, а машины буксуют, помещения заранее не подготовлены, в Поповском пришлось саперов выкидывать из школы, расположились, как баре, а им негде. В другой раз начали оперировать в колхозном правлении, а там окна выбиты, над столом чуть не снег порхает. И еще в одном месте их бомбили — ужас! — окна только брызнули, железная крыша набок съехала, а у них операция, раненый на столе с осколком в животе, отойти нельзя, тут ему и конец, да и бежать-то некуда, щелей не выкопали…
— Где вас мобилизовали? — поинтересовался я.
— Меня?
— Кроме вас тут еще только печка…
— Меня не мобилизовали, я добровольно.
— Думали, тут пряниками кормят?
— Знаете, товарищ капитан, поберегите ваше остроумие для других! Я думала, вы как человек, а вы не понимаете…
Наверное, мы бы с ней основательно перецарапались, а потом, быть может, и подружились бы, что довольно часто и случается, но пришел хирург, длиннолицый мужчина с пшеничными усами, человек крутой и насмешливый. Помимо тяжких хлопот, которые выпали на его долю во время боев, он, видимо, все еще вел изнурительную войну с лейтенантами, капитанами и майорами, которые, по его предположениям, только и ожидали, как бы увести его врачей и сестер. «Я их, сукиных сынов, вполне понимаю, — жаловался он однажды моему комиссару, навестившему раненых, — девки у меня живописные, кровь ходуном ходит — хоть каждый день для переливания откачивай. Сам страдаю, понял? Так нельзя же, дай волю — черт знает во что медсанбат превратят! И твой комбат туда же, записочки подсовывает. Плохо ведешь с ним политработу, комиссар!…»
Поздоровавшись, хирург уставился на меня зелеными навыкате глазами, словно просвечивал рентгеном:
— Ну-с, чем обязан чести? Однажды уже имел удовольствие от ваших посыльных.
— От одного посыльного, товарищ майор, от одного!
— Осмелюсь заметить, что меня интересует не статистика случаев, а их общая идея… Так чем заслужил удовольствие?
Я сказал, что хочу видеть Косовратова.
— Гм… Больше ничего?
— Ничего.
— Это можно.
— Как дела у него?
— Пустяки, малость икру попортили, выковыривая пулю. Недели за полторы отлежится. Сам как?
— Ничего… Ватные штаны осколком прожевало, кожу посекло — фельдшер мелкий ремонт произвел.
— Ну, милуй бог… Люся, налей саперу сто граммов спирту и отведи к Косовратову… Если бы вы, черти, за спиртом только приходили в медсанбат, я бы вас как родных братьев встречал… Воды иной раз не хватает, а спирт у немцев захватили… Мне уже раненого на стол положили…
Сестра налила мне спирта в какую-то зеленоватую медицинскую склянку, на закуску подала полстакана воды, спросила:
— Умеете?
Я кивнул: кто на войне не умеет этого? Выпить единым махом спирт, затем, не переводя дыхание, воду — и словно не было ничего. Только не дышать, иначе вывернет кашлем, слезами умываться придется… Люся следила за мной, словно шла медицинская процедура, вздохнув, надела шинель: