— Здравствуй, малыш.
И Стив не мог не заметить слишком часто возникающего рядом хорошо одетого господина, и если лет до пятнадцати он лишь преувеличенно вежливо улыбался, то чем взрослее становился, тем больше вопросов у него возникало.
— Бак, что за мужик всё вокруг тебя трётся? — спросил он однажды, когда Брок, как бы невзначай проходя мимо, заплатил за их мороженое.
И если Баки привык к таким вот странноватым знакам внимания, и они даже в какой-то момент начали ему льстить, то Стив только нахмурился и всё же попытался сунуть «неприятному господину» его деньги обратно, чем того изрядно развеселил.
— Он мой друг, помог однажды и вот теперь присматривает.
— Странный, — Стив обернулся сверля взглядом удаляющуюся спину Брока. — Был бы ты поаккуратнее, Баки, кто знает, что на уме у этого неприятного господина?
— Почему неприятного-то? — удивлённо воскликнул Баки и улыбнулся, поймав слишком явный неприязненный и полный ревности взгляд.
Хотя если быть совсем уж откровенным, сам Баки никак не мог запомнить лица Брока, сколько ни силился, ни пытался подметить какие-то особенности, чтобы потом сложить их в один портрет. Образ Брока будто бы расплывался перед глазами, истирался, стоило тому завернуть за угол. В памяти оставались лишь яркие, нечеловеческие глаза с пронзительно-желтой радужкой и улыбка, от которой внутри приятно тянуло сладостным обещанием удовольствия. Баки тряс головой, стараясь избавиться от этого навеянного демоном морока, но стоило услышать хриплое: «Здравствуй, малыш» — он плыл, плавился, словно шарик пломбира на солнце.
— Стиви, я только твой, ты же знаешь, — раз за разом уверял он, хотя сердце и не было готово к такой категоричности.
Брок покидал Баки только тогда, когда за ними со Стивом закрывалась дверь спальни, он уходил, оставляя их наедине, не подсматривал, не возникал в голове голосом разума, деликатно отступал в сторону, будто бы и не было его тёплого правильного присутствия и Баки всё пригрезилось в сумрачной ночи от испуга за лучшего друга.
Баки иногда хотелось ненавидеть самого себя за неправильные чувства, за то, что сердце, будто бы поделённое на две половины, любило Стива и Брока совершенно равноценно, не выделяя кого-то конкретно. И если к Стиву была обращена вся нежность, трепетность и отчаянное желание забрать себе, быть рядом, то в те короткие встречи с Броком Баки накрывало жаждой немного другого плана. Желтоглазый демон будто бы выжигал взглядом собственнические клейма на его коже. Рядом с ним хотелось гнуться кошкой, подставляясь под горячую ладонь, выпрашивая толику удовольствия, принадлежать самому, любить и быть любимым. Баки каким-то шестым чувством ощущал, что демон не будет против их со Стивом чувств друг к другу, не будет препятствовать или заставлять делать выбор, а примет обоих, расширит их мир, сотрёт все возможные границы. А вот Стив ревновал так остро, отчаянно, что у Баки язык не поворачивался предложить их познакомить. Хотя Баки и видел, что ему интересно, любопытно и самому коснуться смуглой ладони, что Стив приглядывался к Броку, но стоило их взглядам встретиться, отводил глаза, нервно кусал губы и гордо вскидывал подбородок.
И были они совершенно разными. Не похожими друг на друга даже в мелочах.
Если Стив сам стремился на войну, встать рядом с Баки на одной линии, быть полезным для своей страны, то Брок был полностью противоположен во мнении. Он, узнав о том, что Баки не только пошёл на призывной пункт, но и сделал это совершенно добровольно, взревел, дёрнул его на себя, утягивая в темный переулок прямо на глазах ошарашенного Стива, прижал к стене, грозно рыча.
— Что ты творишь, щенок? Я только думал, что всё исправил, только решил, что уберёг вас от суки-судьбы, и тебе не нужно будет прыгать выше головы, чтобы наскрести денег на лекарства, не придётся занимать чужое место в призывном листе только ради…
— Эй, ты, оставь Баки, отпусти его! — крикнул Стив, бросаясь на разъяренного Брока с кулаками, ударил его в плечо.
— Зачем тебе война, малыш? — словно переключившись, отчаянно спросил Брок, коснулся ладонью его щеки, посылая в кровь раскалённые искорки удовольствия, правильной принадлежности. — Я ведь так хотел для вас другой судьбы, но не вышло…
Брок выпустил из ладони ворот кителя Баки, взглянул с несвойственным ему отчаянным голодом сначала на одного, потом на другого и улыбнулся через силу.
— О чем ты? — растерянно спросил Баки, оглянулся на замершего Стива. — Брок, какая судьба? Что происходит?
Демон только махнул рукой, выбил из незнакомой Баки пачки сигарету, прикурил от зажигалки, а не от пальца, как делал это ранее, и попросил, не глядя:
— Стив, чтобы ни случилось, приложи все возможные силы и сбереги этого упрямца. Видимо, даже моих сил недостаточно, чтобы уберечь вас обоих от страданий.
— Конечно, сэр, — серьезно кивнул Стив.
Баки ещё долго не мог шелохнуться, двинуться с места, хотя Брок давно ушёл, лишь напоследок снова коснувшись его щеки и ласково погладив странно притихшего Стива по голове. Баки стоял, чувствуя в своей ладони ладонь Стива и совершенно ничего не понимал, кроме того, что он, похоже, порядочно так облажался.
Уходя на фронт, в свой последний день Баки специально мотался по излюбленным местам Брока, звал его мысленно, стараясь докричаться, чувствовал всё время ускользающую нить их связи и никак не мог за неё уцепиться, лишь далеко за полночь, когда Стив, утомленный их «прощанием», сладко спал, обхватив руками подушку, Баки почувствовал легкий шлейф терпкого табачного аромата где-то совсем рядом.
Брок сидел на подоконнике открытого окна, свесив ноги на улицу и курил, выпуская тугие дымные кольца в ночное небо, человечный как никогда и до того привычный, что у Баки заныло сердце.
— Я звал тебя.
Он встал рядом, плечом к плечу, почти касаясь, оперся ладонями о подоконник, чуть подался вперёд, чтобы видеть лицо своего полуночного гостя.
— Слышал.
— Но не отозвался.
— Боялся, что если приду, то не позволю совершить тебе самую страшную ошибку в своей жизни, — невесело усмехнулся Брок. — Но суку-судьбу не обманешь, всё свершится, как и должно быть.
— Я не понимаю, — Баки подался ближе, сел рядом на подоконник, притершись плечом к плечу.
— А тебе и не надо понимать, малыш, — Брок не глядя затянулся, скривился, когда пепел обжег пальцы. — Я и так слишком сильно вмешался, теперь вы без меня, сами должны справляться.
— Но… — Баки тряхнул головой. Мысли в голове путались, он не понимал, о чем говорил Брок, чувствовал каким-то шестым чувством, что ему горько и больно, но никак не мог уяснить причины. — Погоди, ты прощаешься, что ли?
Брок не ответил, дёрнул плечом, нахмурился сильнее, вызывая жгучее желание треснуть его хорошенько промеж рогов, или что там обычно бывает у демонов. Баки слишком не любил всю эту недосказанность, фатальную предопределенность, слишком явно сквозившую в погасших жёлтых глазах. Он и со Стивом всё решил сразу же, как только даже связные и отстраненные от друга мысли начали съезжать в одну сторону. Баки, конечно, понимал, что Брок им ничем не обязан, тут, скорее, они никогда не смогут расплатиться с этим странно бескорыстным существом, ведь он мог потребовать что угодно за здоровье Стива, и Баки пошёл бы на это без оглядки на собственные желания, разрешил бы с себя кожу наживую содрать, но сделать что-то со своим желанием присвоить именно этого демона ничего не мог.
— Что за тайны?! — рявкнул Баки, но, оглянувшись на завозившегося среди одеял Стива, понизил голос. — Ты толком объяснить можешь?
— Не могу, — отмахнулся Брок, выбил из пачки последнюю сигарету, повертел ее в руках и всё-таки закурил. — Малыш, — он обернулся к Баки, дёрнув уголками губ, скорее обозначая улыбку, чем улыбаясь на самом деле, чем озадачил его ещё сильнее. — Я вряд ли смогу помогать и дальше, не знаю, когда появлюсь.
Баки смотрел, как шевелятся его губы, меняется лицо, и не слышал ни слова. Он всегда знал, что Брок не простой человек, вообще не человек, знал — и нисколько не боялся ни правды, ни возможных требований, ни подвоха, который нет-нет да всплывает при взаимодействии с подобными сущностями, если верить святому писанию. Баки видел, как Брок доставал из воздуха сигареты, прикуривал от пальца, появлялся из ниоткуда и пропадал, стоило только моргнуть, но сейчас его потусторонность, эфемерность проглядывалась как никогда раньше, проступала на живом подвижном лице шрамами, пятнами ожогов, будто стягивая маску ложной привлекательности, за которой он так упорно прятался.