— И река тоже? — невинно спросила Рая.
— Что река? — не поняла подковырки Нина.
— Широка и глубока — курица вброд перейдет вашу Веронду.
— Сама ты курица! Я вот тебе сейчас покажу! — бросилась Нина на подругу, и покатились они по нарам, стараясь положить друг друга на лопатки. Рая не выдержала, вырвалась.
— Хватит тебе, Нинка, что-то устала я. — И быстро повернулась к Марте: — Марта, рассуди нас. Ты была в Теремце?
— Нет, проезжала только мимо на пароходе, но деревня мне понравилась — настоящий теремок.
— Был, — вздохнула Рая.
— Почему был, может, и сейчас...
— Сначала в нашей деревне был передний край немцев, а потом наши фрицев выбили, а дальше продвинуться не смогли, так что...
— Подожди, Рая, а как же ваша семья здесь оказалась? — Как? Как? Немец угнал. Вот так и оказалась.
Снова замолчали. И Марта вспомнила, когда она один-единственный раз видела Теремец. Это было в конце июля сорок первого года, когда она поехала в Ленинград учиться и когда ей сказали: «Поезжайте-ка, голубушка, домой. Отгоним немцев подальше, начнутся занятия — вызовем». Всего три года назад, а кажется, что тридцать...
Обратно ей удалось добраться только до Чудова. Дальше поезда не шли: где-то был разрушен путь. Она кинулась на пристань. Солдаты помогли донести вещи, устроили на какой-то буксир.
Пароходик победно протрубил неожиданно густым басом и отчалил от берега. За бортом заплескалась и побежала назад вода. Крутые струи ее, отороченные белыми бурунчиками, накатисто побежали к берегам, и в лад с ними потекли воспоминания последних дней: улицы военного Ленинграда, дорога от него до Чудова со свежими, правильно круглыми воронками от авиабомб, черные скелеты недавно сгоревших домов в какой-то деревушке и густой дым, охвативший улицы и небо Чудова, красное гудящее пламя, рвущееся в город со стороны керосиновых баков.
Все это было уже позади, а сейчас взору открывался Волхов, несущийся навстречу слепящей лентой. Берега, сбегающие к нему золотом поспевающих полей, подступающие темными синими лесами, кучи толстых белых облаков, подсвеченных по краям солнцем.
Буксир упрямо забирал против течения, оставляя позади себя ребристые волны. Они мельчали вдали, закипая у берегов белой пеной. А впереди река спокойно голубела. Лишь изредка ее полуденную дрему вспугивала серебристая спинка разыгравшейся рыбешки, и от ее радостно-удалого всплеска по зеркальной глади реки расходились небольшие круги.
Вот тогда Марта справа от буксира и увидела небольшую, прилепившуюся к самому берегу деревушку с кучкой древних раскидистых лип и ласковым названием Теремец. Сразу же за ней, чуть выше по берегу, густо зеленел сосновый лес. Хорошая деревенька, уютная, домашняя. Какая-то девчонка махала вслед буксиру белым платком. Она подняла руку и помахала ответно — спасибо!
До боли в глазах вглядывалась она тогда в знакомые очертания города, облегченно-радостно чувствуя, как потерянность и тревога, ощущение своей бесприютности уступают место покою и умиротворению. Вот она и дома! Почти дома — от Новгорода до Николаевки рукой подать. Все будет хорошо. И правильно ей посоветовали пожить пока у матери. Не вечно же будет длиться эта война, и не вечно наступать врагу. Погонят его, еще как погонят! Вон сколько войск в Ленинграде, Чудове, Новгороде, на всех станциях, которые она проезжала. Сколько танков, артиллерии, пулеметов! У красноармейцев появились какие-то новые винтовки с плоскими штыками. «Все будет хорошо, мама, — сказала она матери, вернувшись домой, — до нас они, во всяком случае, не дойдут. А придет вызов, так вместе и поедем».
— Девчата, — подняла голову Марта, — давайте-ка споем, что-то уж очень тоскливо у нас сегодня. Подхватывайте:
— Ну что же вы?
Сколько раз видела Марта, как плясала русскую Рая. Ввалится в камеру после допроса, обведет всех диковатыми глазами, словно проверяя, все ли на месте, и — в пляс. Вот вам: «Русская я! Русскую и пляшу, и ничего вы со мной не сделаете!» А сейчас и она сникла, съежилась.
Нина отвернулась к стенке, глаз не показывает. Плачет, наверно.
И самой Марте не по себе — вспомнила под песню Борьку. Позавчера приводила его мама в тюрьму. Ее не пустили, а его привели в камеру. Только кинулась к нему, взяла на руки и лопнула у ней какая-то струна — всего улила слезами, слова ласкового не могла сказать сыну. От этих дум даже стон не сдержала, но справилась с собой, разогнула избитую, опухшую спину, заставила себя отвлечься, а тут снова песня послышалась. Мотив знакомый, а слова?.. Рая запела!