— Ничего нам не будет — вы же раненый. Он усмехнулся:
— Вы еще не знаете фашистов, а я насмотрелся — от границы отступал...
— Марта, — вмешалась в разговор мать, — а если в пустой дом? Он близко к лесу. В случае чего...
— Вот это правильно. Давайте туда, — одобрил красноармеец, и, видя, что Марта колеблется, добавил: — Не надо упрямиться, так будет лучше.
* * *
Песня послышалась Эмилии Ермолаевне:
И так это было неожиданно, что не сразу и вспомнила, что это любимая песня дочери. Неужели Марта? Осторожно заглянула в комнату. Слава богу, не померещилось — дочь напевала чуть слышно.
«Отошла, значит!» — облегченно вздохнула Эмилия Ермолаевна.
Боясь спугнуть настроение дочери, вышла во двор. Прислушалась. Тихо в деревне. Сторожко. И в той стороне, где Новгород, тоже тихо: бои отодвинулись на север, к Ленинграду, сюда лишь изредка доносились скоротечными всплесками.
Не знали в Николаевке, что фронт встал по Ильменю, Малому Волховцу да Волхову, что в эти дни решается участь Ленинграда, а под Новгородом происходят лишь мелкие стычки, называемые боями местного значения. Не знали и не могли знать, что, к великой их беде, фронт будет стоять почти неподвижно чуть ли не два с половиной года и, если бы кто сказал такое, не поверили. Потому что ждали другого — начнется наступление, освободят Николаевку в первый же день. Близко она от фронта — каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров.
«Уж скорее бы», — думала мать. И все вглядывалась, вслушивалась, не загремит ли на востоке, не начнется ли наконец там все по-настоящему? И за Марту радовалась: как-никак, а забота о раненом отвлекла ее от своих дум и бед, заставила выпрямиться.
* * *
В тот первый день, когда устроили они красноармейца в пустом доме, накормили и уложили, мальчишки дождались Марту у крыльца. Глаза вопрошающие.
— Все в порядке, — ободрила их Марта, — только не надо здесь бегать, чтобы не привлекать внимания. Хорошо?.. А если появятся немцы, найдется кто смелый, чтобы предупредить?
— Я!
— Я!
— Я! — каждый вперед с поднятой, как в школе, рукой.
— Мы его караулить будем!
— Я так и думала, а сейчас уходите...
— Это мы его нашли, мы его и караулить будем!
— Хорошо! Хорошо! — чувствуя, как влажнеют у нее глаза, заверила Марта мальчишек. — А сейчас давайте все-таки расходиться.
Ребята долго еще спорили. Каждому хотелось остаться дежурить первым, но караул несли исправно. И все равно тревожно, неуютно Марте. Вся деревня знает о раненом. Сначала только они с матерью кормили его, потом осмелели другие. Все вроде бы хорошо, но кто знает... За что можно поручиться, если в деревне живет Скурстен?
Смолкла песня. Марта выглянула в окно — ничего подозрительного. А это кто идет? Николай! С ума сошел — среди белого дня в гимнастерочке расхаживает! Ох, беда с ним! Нагрянут немцы — ни за что пропадет!
Вскочила с места, бросилась к двери, чтобы отчитать его, но раненый обезоружил ее улыбкой:
— Не сердись, Марта. Я проститься зашел. Спасибо сказать. Если бы не ты...
— Решил уходить все-таки?
— Пора. На ногах уже крепко стою и вообще...
— Крепко? Видела, как морщишься. Не рано?
— В самый раз, чтобы поздно не было.
— Если решил, надо идти, нечего судьбу испытывать, — поддержала Эмилия Ермолаевна, — а пока садись, я на стол соберу и на дорогу чего-нибудь.
— Не откажусь, тетя Миля, — повеселел Николай, — тем более что за столом, судя по всему, мне последний раз сидеть придется, — потер он от удовольствия руки, — а там пенечки да бугорочки... — Он вдруг оборвал себя на слове и сузившимися глазами посмотрел в окно. — А черт, накаркал на свою голову!
Марта метнулась к одному окну, к другому. Поздно! Дом окружали фашисты. Позади них маячил Скурстен. Вдали тесной испуганной кучкой держались мальчишки — прозевали!
Взгляд Марты затравленно заметался по комнате: куда бы спрятать? Николай понял ее.
— Бесполезно, Марта. Они знают, что я здесь и без меня не уйдут. Лучше будет, если я выйду к ним сам. Не повезло на этот раз. Ну, ничего, мы еще посмотрим. Прощайте!
Он одернул гимнастерку и, стараясь не хромать и опередить немцев, бледнея, вышел навстречу стальным зрачкам автоматных стволов.
— Ну, куда спешите? Здесь я. В чем дело?
Сын родился!
Установленный оккупационными властями «новый порядок» с каждым днем все больше давал о себе знать. Оставшись без работы, исчезли с улиц почтальоны. Закрылись магазины, медицинские учреждения, клубы. Умолкло радио. Попутно были упразднены сельсоветы и колхозы, с их сложной, непонятной немецкому уму системой демократии. Вместо них появились старосты и комендатуры. Они взяли власть в свои руки и для поддержания благополучия поспешили объявить о запрещении появляться на улице после восьми часов вечера, пользоваться колодцами, отведенными для немецких солдат, и о десятках и сотнях других ограничений.