И сколь стойким было ее непонимание всего, что могло ранить, огорчить или оскорбить, столь же велики были снисхождение и даже интерес, которые она проявляла ко всему, что шло вразрез с вышеперечисленными низостями. Ее забота, привязанность, остроумие, ласка и пылкая любовь не знали границ. Именно в этих чувствах — а не в играх, деньгах, машинах или скорости — и проявлялась ее чрезмерность. Она чрезмерно любила, чрезмерно шутила, жертвовала всем (и собой в том числе) — тоже чрезмерно. И в этом — больше, чем во всем остальном, что было о ней написано или сказано, — Саган вела себя безрассудно. И была тысячу раз права.
Глава 1
Рассказывая мне о своем детстве и юности, моя мать всегда тщательно отбирала воспоминания. С одной стороны — трагические эпизоды, которые стоило с величайшей деликатностью упрятать подальше от моего внимания, с другой — моменты счастья, о которых мне можно было поведать. Очевидно, должны были иметь место и скучные или даже грустные истории, но она мне их не рассказывала; память носит избирательный характер, говорила она, а потому она сохраняет лишь самые радостные и самые удивительные воспоминания. Таким образом, из ее детства я знаю только забавные эпизоды. И когда ей случалось рассказывать мне вроде бы серьезные истории из своей жизни, все они, так или иначе, имели счастливый или непредвиденный конец.
Заходила ли речь о военном и послевоенном времени или же о том, что она пережила позднее, много позднее, когда мы жили вместе, я думаю, что моя мать всегда стремилась уберечь меня от излишне трагических, жестоких или грустных событий. Она знала, что не может защитить меня от всего, но были вещи, которые она считала достаточно шокирующими, чтобы не делиться ими со своим сыном. В общем, она всегда была проникнута той деликатностью, которая не позволяла ей ранить или навредить — ни словом, ни помыслом. «Несчастье — вещь недостойная. И к тому же она вас ничему не научит».
Когда мне было одиннадцать лет, на авиасалоне в Ле Бурже произошла страшная катастрофа. Российский «Ту-144», копия «Конкорда», рухнул на деревню Гуссенвиль. Я был в тот день дома с матерью, и, как назло, телевизор (обычно всегда выключенный) вдруг начал показывать новости. И когда в краткой сводке сообщили о показе фотографий с места происшествий, мать тотчас же попросила меня выйти из комнаты.
Несмотря на то что семейство Куаре проживало в Веркоре, моему деду было поручено управление заводами в Дофине, в Изере, в Сен-Марселене — регионе, который был превращен движением Сопротивления в одно из самых неспокойных мест во Франции, где разворачивались трагические эпизоды военного времени. Моя мать была избавлена от лицезрения самых жутких проявлений насилия и жестокости. Впрочем, ей все же пришлось наблюдать, как наголо обритых женщин выставляли напоказ прямо на улицах и как моя бабушка гневно кричала освободителям: «Вы не имеете права вести себя так же, как немцы!» В тот день она поняла, что мир нельзя поделить на черное и белое. Но настоящий шок от послевоенного периода приключился с ней в Лионе, в одном из местных кинотеатров, где она с ужасом просмотрела первые кадры о лагерях смерти. С этого дня она никогда не позволяла отрицательно отзываться в своем присутствии о «расовых» меньшинствах или угнетенных.