Хотя здоровье Итана продолжало восстанавливаться семимильными шагами, ему понадобятся недели, а то и месяцы, чтобы прийти в первоначальную форму до травмы. Его раздражали физические ограничения, ведь Итан привык к неиссякаемым запасам энергии и силы.
Прошло почти три недели с тех пор, как в него стреляли. В обычных обстоятельствах Гарретт настояла бы на том, чтобы подождать вдвое дольше, прежде чем покинуть поместье. Однако эта ситуация была далека от обычной. В независимости от её одобрения, Итан сказал, что должен уехать в Лондон послезавтра. Он не мог продолжать жить в Приорате Эверсби и подвергать домочадцев опасности так же, как не мог оставаться в стороне и ничего не делать, зная что Дженкин перенаправил восемь тонн украденной взрывчатки группе террористов, которые, возможно, собирались взорвать Палату общин.
Протянув руку к пышным зарослям зимнезелёных кустарников, растущих под буками, Итан сорвал лист с резким мятным ароматом. Он прилёг на скатерть и, покусывая зелёный листок, уставился на раскинувшиеся над ним небо и кроны деревьев. Буки были сучковатыми и грациозными, их ветви сплелись между собой, будто держали друг друга за руки. Слышался только шелест листьев и трели пеночки-трещотки. В свежем воздухе чувствовался глинистый аромат земли.
– Я никогда не бывал в таком спокойном месте, не считая церкви, – сказал Итан.
– Это целый мир, вдали от Лондона. Здесь нет бьющих колоколов пожарных сирен, грохота от железных дорог и строительства... пыли и смога в воздухе... и всех этих высоких зданий, заслоняющих солнце...
– Ага, – согласился Итан. – Я тоже скучаю по всему этому.
Они оба рассмеялись.
– Я скучаю по пациентам и клинике, – призналась Гарретт. – Теперь, когда ты более менее выздоровел и мне больше незачем суетиться вокруг тебя, я должна найти себе занятие.
– Можешь начать писать мемуары, – предложил он.
Не в силах устоять перед искушением, Гарретт наклонилась к нему, пока их носы почти не соприкоснулись.
– Моя жизнь, – сказала она ему, – не была уж столь сенсационной, чтобы мемуары кого-нибудь заинтересовали.
– Ты скрываешься с беглецом, – напомнил он.
Её губы дрогнули.
– Это означает, что у тебя интересная жизнь, а не у меня.
Итан провёл кончиками пальцев по краю низкого выреза платья и запустил указательный в нежную ложбинку между её грудей.
– Мы скоро вернёмся в Лондон, и я обеспечу тебе желаемое веселье. – Он прикоснулся к ней лёгким дразнящим поцелуем, привлёк к себе, его губы стали напористыми и смакующими. Она ощущала только сладкий вкус его рта, чувствовала бодрящее прикосновение его тела, когда он вплотную прижатого её к себе.
За прошедшую неделю Итан занимался с ней любовью ещё дважды, сумев преодолеть её опасения, идеально балансируя между увещеваниями и искушением. Этот мужчина был сладкоречивым дьяволом. Он проводил долгие минуты, шепча, целуя, лаская, пока каждое лёгкое движение не отзывалось восторгом, играя на тайных струнах её тела.
Пытаясь сосредоточиться на разговоре, Гарретт отвернулась от него и спросила:
– Что ты собираешься делать, когда мы вернёмся? Пойти к Лорду-канцлеру? К Генеральному прокурору?
– Я не знаю, кому доверять, – печально ответил Итан. – Думаю, что лучше их всех посадить на крючок, сделав информацию достоянием общественности.
Приподнявшись на локте, Гарретт посмотрела него, слегка нахмурившись.
– Но ты передал доказательства комиссару Фелбриггу. Нам придётся опять взламывать сейф лорда Тэтхема?
– Я оставил себе несколько страниц, – сказал он. – На всякий случай.
Её глаза расширились.
– Куда ты их спрятал?
Губы Итана изогнулись в ленивой улыбке. Он являл собой красивую картину: лицо золотил дневной свет, а глаза поражали насыщенным тёмно-синем цветом.
– Не догадываешься?
– Где-то у себя в квартире?
– Я отдал их тебе.
– Мне? Как...О, – Гарретт рассмеялась. – Ты упаковал их вместе с картинкой обезьяны.
– Я приклеил конверт к заднику, – сказал он. – Там страницы и копия моего завещания.
Хотя Гарретт собиралась расспросить побольше о доказательствах, её отвлекли последние слова.