Она смутно осознавала, что последние блики в небе плавно опускаются вниз. Толпа разбрелась кто куда, некоторые вернулись к торговым лоткам, в то время как другие собрались возле центра площади, где начала играть музыкальная группа. Рэнсом продолжал держать Гарретт в объятиях, они стояли скрытые от всеобщего обозрения в тёмном укромном уголке перед залом заседаний, и наблюдали за тем, как люди хлопают и танцуют. Отцы и матери сажали детей на плечи, пожилые женщины пели хорошо знакомые песни, старики дымили, покуривая трубки, а мальчики бегали в поисках шалостей.
Прижавшись щекой к её волосам, Рэнсом рассеянно проговорил:
– Для политиков и аристократов мы все одинаковы. Они думают, что рабочий человек - это вьючное животное без ума и души. Боль утраты не должна его глубоко ранить, как они считают, потому что он и так привык к трудностям. Но в любом из этих людей столько же нежности и чести, сколько в герцоге и его родне. Они не пешки. Никто из них не заслуживает быть принесённым в жертву.
– Принесённым в жертву кем? – спросила Гарретт.
– Эгоистичными ублюдками, которым есть дело только до собственной власти и прибыли.
Она мгновение помолчала, задаваясь вопросом, были ли ”эгоистичными ублюдками" те люди, на которых он работал. Возможно, он имел в виду членов парламента, выступающих против независимости Ирландии. На чьей стороне "ирландского вопроса” он находился? Испытывал ли Рэнсом сочувствие по отношению к тайным сообществам, наподобие того, что планировало взрыв в Гилдхолле? Трудно было поверить, что он вступил в сговор, чтобы причинить вред невинным людям, особенно после сказанных им слов. Но она не могла отрицать тот факт, что была слишком ослеплена собственным влечением, чтобы объективно судить о том, кем или чем он являлся на самом деле.
Гарретт повернулась к нему лицом, размышляя, хочет ли знать о нём правду.
"Не будь трусихой", – сказала она сама себе и посмотрела ему прямо в глаза.
– Эятан... – Она почувствовала, как его хватка слегка усилилась. – До меня дошли слухи о вас и вашей работе. Я не знаю, чему верить. Но...
– Не спрашивайте. – Рэнсом уронил руки. – С вашей стороны было бы глупо поверить в любой из моих ответов.
– Вы бы мне солгали?
– Я лгу всем.
– Тем не менее, я должна спросить о той ночи, когда в Гилдхолле устраивался приём... там умер человек... вы имеете к этому какое-то отношение?
Кончики его пальцев коснулись губ Гарретт, заставляя умолкнуть.
– Правда заставит меня думать лучше или хуже о вас? – упорствовала она.
– Это не имеет значения. Завтра мы снова станем друг другу чужими. Как будто сегодняшнего вечера никогда и не случалось.
В его голосе отчётливо звучала категоричность.
В прошлом, когда разум и сердце Гарретт конфликтовали, здравый смысл всегда побеждал. Однако, на этот раз, сердце вело ожесточённый бой. Она не представляла, как у неё получится смириться с таким резким обрывом зарождающихся отношений, несравнимых ни с чем до этого.
– Я не понимаю, как это возможно, – сказала она.
– Мы оба знаем, что я вам не пара, – тихо проговорил Рэнсом. – Когда-нибудь вы выйдите замуж за хорошего, порядочного мужчину с традиционными взглядами, который подарит вам детишек и домашний очаг и будет сопровождать в церковь по воскресеньям. За человека с мягким характером.
– Я буду благодарна, если вы позволите мне самой выбирать спутника жизни, – сказала Гарретт. – Если бы я и вышла замуж, то точно не за бесхарактерного человека.
– Не путайте мягкость со слабостью. Только сильный мужчина может быть мягким с женщиной.
В ответ Гарретт рассеяно взмахнула рукой, не желая тратить время на афоризмы, когда в её голове роилось столько мыслей.
– Кроме того, я не планирую иметь детей. У меня есть карьера. Не каждой женщине суждено стать матерью.
Рэнсом наклонил голову, изучая Гарретт.
– Мужчины вашей профессии создают семьи. Почему вы не можете?
– Потому что... нет, вам не удастся отвлечь меня дискуссией на другую тему. Я хочу с вами поговорить.
– Мы и разговариваем.
Смесь нетерпения и желания сделала её безрассудной.
– Не здесь. В уединённом месте. Вы снимаете комнату? Или квартиру?
– Я не могу вас отвести туда, где живу.
– Почему? Там опасно?