А Ланской по-прежнему не давал о себе знать. Несколько раз она осторожно расспрашивала о нем профессора Крестовоздвиженского, который был знаком с его родными. Профессор пообещал, что если он получит какие-нибудь известия, то сразу сообщит Элеоноре. Отсюда следовало, что Алексей жив… Тогда почему он не пишет ей?
Вернувшись из института, Элеонора застала Ксению Михайловну в гневе. Тетка посмотрела на нее, явно прикидывая, к чему бы придраться, но девушка поприветствовала ее подчеркнуто вежливо.
«Наверное, она была у Воронцовых», — подумала Элеонора. Макс не особенно церемонился с тещей и позволял по ее поводу ехидные шутки, неизменно выводившие Ксению Михайловну из себя.
Но оказалось, что причина ее негодования другая.
— Твой дядюшка совершенно потерял представления о приличиях, — сообщила она племяннице. — Сколько раз я говорила, что запрещаю принимать у нас этого выскочку, но Петру Ивановичу наплевать на мое мнение!
Моментально вспомнив, что «выскочкой» тетка обычно именовала Воинова, Элеонора чуть не захлопала от радости в ладоши.
— Константин Георгиевич? Он у нас? — Не слушая Ксению Михайловну, она побежала в кабинет Архангельского.
Кажется, ее ждет первая приятная новость за последние месяцы!..
— Элеонора Сергеевна, дорогая… — Увидев застывшую в дверях девушку, Воинов вскочил с кресла и заключил ее в объятия. — Как я рад видеть вас! — говорил он, звонко целуя Элеонору в обе щеки.
Ксения Михайловна стояла на пороге и посылала компании взгляды, которым позавидовал бы василиск.
— Элеонора, — прошипела она, — что за непристойное поведение! Немедленно отправляйся к себе!
— Пожалуйста, — взмолилась девушка, — прошу вас, разрешите мне немного побыть здесь! Я так давно не видела Константина Георгиевича…
— Да, душенька, пусть побудет, — неожиданно поддержал ее Петр Иванович, вдруг набравшийся мужества возразить собственной жене.
— Как угодно, но в таком случае я умываю руки. — С этими словами Ксения Михайловна величественно удалилась.
Когда первые восторги стихли, Воинов смущенно потянулся к своему кителю. Мужчины были одеты очень вольно: Петр Иванович в халате, Воинов в рубашке без воротничка. Элеонора с неподдельным интересом рассматривала незнакомую ей деталь туалета — подтяжки.
На столе стоял графин с коньяком, уже наполовину пустой, и блюдце с нарезанным лимоном. Тут же лежал и вынутый из ножен кортик — видимо, с его помощью мужчины сервировали стол. По кабинету плыл аромат табака… Ксения Михайловна, конечно, была права — вряд ли молодой девушке прилично находиться в такой обстановке. Но радость встречи перевешивала все, и Элеонора тоже позволила себе непростительное — сев в кресло, откинулась на его спинку.
Петр Иванович достал рюмку и, налив в нее капельку коньяку, протянул Элеоноре.
Она взяла, но пить не стала. Коньяк нагревался в ее руках и распространял аромат не хуже французских духов.
Мужчины возобновили прерванный ее появлением разговор.
Элеонора внимательно смотрела на Воинова. За несколько месяцев он изменился: появились жесткие складки в углах рта, веки стали тяжелее, а глаза — тусклее. Если бы нужно было описать Воинова одним словом, она, наверное, выбрала бы слово «горечь».
Он рассказывал о своей службе. Константин Георгиевич был назначен начальником военно-морского подвижного лазарета, имел в своем распоряжении двоих врачей и десяток санитаров, вместе с которыми оказывал медицинскую помощь в местах морских сражений.
В Петроград он приехал всего на неделю — за новыми инструментами. На днях в операционную лазарета попал артиллерийский снаряд, от чего большая часть инструментов и ламп пришла в негодность. К счастью, никто из персонала лазарета не пострадал.
— Ах, Элеонора Сергеевна, если бы вы знали, как мне вас не хватает! — посетовал Воинов. — Мы не справляемся с потоком раненых, не можем оказать всем необходимую помощь. Командование поставило передо мной задачу сохранить наибольшее количество боеспособных единиц. Мне приказано оперировать лишь перспективных раненых, не тратя времени и средств на раненных в живот. Это одна из самых гнусных гримас войны! — возмущенно сказал он. — Ведь не успевая помочь молодому парню, я обрекаю его на смерть. Иногда я не могу спать, думая о том, сколько человек я погубил таким образом.
— Но таковы законы военного времени, — примирительно сказал Архангельский, — на войне как на войне. При наших скудных возможностях нельзя помочь всем, поэтому ты помогаешь тому, кого гарантированно спасешь. За те два часа, что ты оперируешь раненного в живот, у тебя семь человек умрут от кровотечения. Те, кого ты точно мог спасти. Это же азбука полевой хирургии.