— Вот церковь Параскевы-Пятницы.
— Вот знаменитый храм Ивана на Опоках, в котором хранился точный «Ивановский локоть» и «медовый пуд», по которому сверяли свои гири купцы, торгующие мёдом. А вот ещё одна церковь с очень смешным названием — «Успение, что на Козьей Бородке»…
От Ярославова дворища они спустились к пристани, и весёлый прогулочный теплоходик привёз их на Рюриково городище.
— Однажды приплыл к Новгороду варяжский князь Рюрик со своей дружиной, — стал рассказывать мальчик в очках, который показывал скульптуры на памятнике. — Длинные варяжские ладьи под полосатыми парусами тогда часто приплывали на Русь. Иногда варяги привозили разные товары и продавали их славянам, а иногда нападали на славян и грабили их, захватывали в плен жителей, увозили, чтобы продать в рабство.
— А что же им славяне сдачи не давали? — недовольно сказал Пеночкин.
— Давали и сдачи, — сказал Серёжа. — Вот и с Рюриком тоже так получилось. В летописи написано, что новгородцы пригласили его к себе княжить. Может, так оно и было. Но нам известно, что вскоре новгородцы восстали и прогнали Рюрика. Пришлось ему бежать за море. А потом он опять пришёл.
— А почему он жил тут, а не в Новгороде? — спросил Андрюша.
— Хороший вопрос! — сказал Серёжа, точно так же, как говорил Дмитрий Николаевич, и продолжал рассказывать: — В то время многие племена или города договаривались с предводителями варяжских дружин о том, что они будут их защищать от врагов. Вот и новгородцы, наверное, договорились с Рюриком. Согласились считать его князем, но в Новгород все же не пустили. А скорей всего, никто Рюрика и не звал княжить. Он сам пришёл со своей дружиной. Наверно, боялся новгородцев. Потому и поселился здесь. Очень удобное место для крепости. С одной стороны холм омывает Волхов, с другой — Малый Волховец. А вот эта поросшая травой гряда, что тянется у подножия холма, по всей вероятности, остаток крепостного вала.
— Вперёд, новгородцы! На приступ! — закричал Пеночкин, схватил сухую сучковатую палку и, размахивая ею, будто разил врагов, стал карабкаться на поросшую травой гряду старого вала.
33. Беда
Однажды утром Алёна собралась по воду, вышла на крыльцо и не узнала улицы. На островерхих кровлях снежные шапки, и мостовую всю выбелило. Правда, бабка Сыроеда, тоже приковылявшая к колодцу, сказала, что это ещё не зима, а только так — зазимок. Снег этот лежать не будет, потому что выпал он на день глядя, да ещё после сухоты. А настоящий снег, по старым приметам, ложится на мокрую землю и спящих людей.
— Ночью после дождей, — пояснила Сыроеда Алёне.
«Хоть и не настоящая, а всё же — зима», — думала Алёна. И вспомнилась ей прошлая весёлая зима, спуск на волховском берегу. Как навалит снегу, приходят сюда с санями и ледянками мальчишки и девчонки чуть ли не со всей Софийской стороны. Накатают гору так, что летишь вниз точно на крыльях, вздымая серебряную снежную пыль. Маленькие катаются, лёжа на пузе. А те, что постарше, — сидя. У Алёны тоже есть сани. А у Глеба и Оли была ледянка. Её Глеб сам сделал. Взял дно от старой корзины, обмазал густо навозом, облил водой, выставил на мороз. Ну и ледянка получилась! Уж на что хороши сани у Бориса — полозья обиты железом, носы круто загнуты вверх, сиденье мягкое, крыто тиснёной кожей… На такие сани даже глядеть радостно, не то что кататься на них. Но как-то так получилось, что на Борисовы санки хоть и глядят все, а прокатиться на них никто не просил. А вот ледянку Глебову… «И мне дай! И я хочу! И я — тоже!» — кричали все наперебой. Глеб всем разрешал. Становись в черёд и жди. Конечно, ледянка не то, что сани. Сани с горы катят прямо. Случается, правда, что сойдут с колеи и вывалят тебя в снег. Но с санями можно управиться. Свесь ногу и притормози валенком. А вот ледянка как закружит, как завертит — полетишь вверх тормашками. Снегу набьётся и в валенки, и в рукава шубейки, и под платок. Придёшь домой — всё сушить надо. Зато весело.
…— Как мать-то? — спросила Сыроеда, прервав мысли Алёны.
— Всё спит, даже есть не хочет, — сказала Алёна и вздохнула. Может, и лучше, что маме не хочется есть. Всё равно ничего, кроме репы да червивого гороху, в доме нет.
— Спит, говоришь, и есть не хочет? — переспросила Сыроеда. — Значит, скоро помрёт.
Алёна испуганно посмотрела на неё, подняла коромысло и пошла, оставляя на снежной мостовой тёмные следы. Она уже была у калитки, когда с Ратиборова двора вышла Купава, а с ней — Оля и Мстиша. Алёна хотела их окликнуть, но увидела, что обе девочки утирают рукавами слёзы, а Купава, не глядя на них, всё идёт и идёт вперёд быстрыми шагами. И лицо у неё такое сердитое. Так и не покричала Алёна Оле, не попрощалась с ней. Ох, если бы знала она, куда вела своих девочек Купава! Но Алёна не знала. Она только поглядела им вслед и свернула в калитку. Вишене тоже повстречались они. Вишена поклонился Купаве, но она не ответила. Будто не заметила Вишену. Шла и глядела куда-то вдаль невидящими глазами. «Куда это они идут?» — так же, как и Алёна, подумал Вишена. Оглянулся и посмотрел: Купава с Олей и Мстишей, дойдя до конца улицы Добрыни, свернули к причалам. Вишена побежал дальше. Он торопился. Боярыня Гордята, на подворье у которой они теперь вместе с матерью работали, послала его с поручением — позвать конского лекаря. Потому что захромал Борисов конь Уголёк.