У нас «организацией» трофеев занимался большой специалист по части отчуждения социалистической собственности сержант Бессеневич (или «Бес», как все его называли). До армии Бес был высококвалифицированным вором-рецидивистом и прибыл на фронт из Воркутлага и, естественно, трофейные операции обычно поручались отделению, которым он командовал.
Содружество представителей двух миров — уголовного и милицейского — как это обычно бывает — приносило хорошие плоды. Трофеи делились между всеми саперами, согласно основному принципу социализма: «от каждого по способностям — каждому по его труду».
Когда было разрешено посылать с фронта трофейные посылки, Мильт занялся этим делом вместе с ротным парторгом; в порядке установленной очередности и в соответствии с социалистическим принципом наша партийно-милицейская прослойка собирала каждому саперу посылку и отправляла через полевую почту на адрес его семьи.
Мне тоже что-то выделили, но я от своей очереди отказался по принципиальным соображениям (так как это добро попросту отбиралось у местного населения), хотя семье моей тети что-нибудь из этого добра не помешало бы в те годы.
К моим чудачествам к тому времени в роте уже привыкли, но на этот раз мне пришлось поочередно объясняться с парторгом и старшиной. Со своей принципиальностью я дошел до того, что первым полез объясняться с руководством. Речь моя выглядела примерно так:
— В Крыму мы брали трофеи на немецких складах, это я еще понимаю, — сказал я парторгу. — В Германии — тоже трофеи. А мы ведь грабим трудящихся чехов и поляков. Разве это пролетарский интернационализм?
Парторг непонимающе посмотрел на меня и вдруг сказал: «А что, по-твоему, товарищ Сталин дурее нас с тобой? Раз на посылки разрешение дадено — нечего тут мудрить! Наша кровь подороже ихнего добра. Ты советский патриот, или кто?»
Мильт после со мной поговорил.
— Ларский, хошь философию разводить — твое дело. Другим больше достанется. Но сор чтоб из избы не выносил. Капитану Скопцову чтобы ни-ни… (Замечу вскользь, что Мильт, по совместительству, был в роте резидентом капитана Скопцова, полкового особиста. Он-то хорошо знал, что капитану можно говорить, а что нельзя.) О работе, возглавляемой Мильтом агентурной сети Скопцова, в которую, как комсорг, входил и я вместе с парторгом, речь пойдет впереди. Хочу только добавить, что парторг о нашем с ним разговоре насчет пролетарского интернационализма тут же доложил особисту. Он также просигнализировал в комсомольское бюро полка о наличии у меня «нездоровых настроений».
Вернусь, однако, к своей деятельности ротного придурка.
Полковой инженер взял меня в саперную роту в качестве заштатного писаря и связного против воли Мильта. Донской казак, он был «нутряным» антисемитом и к евреям относился с неким суеверным ужасом, подобным страху перед тарантулами. Однако, по его собственным словам, он умел с собой совладать, и чувства свои выражал весьма деликатно. Я, например, никогда от него не слышал слова «жид», а всегда — «ваша нация».
— Я вашу нацию наскрозь вижу, — обычно заявлял Мильт. — Как воротишься в Москву-то опосля войны, небось сразу в правительство полезешь!
— Блядь буду, не полезу, товарищ старшина! — божился я, но Мильт продолжал свое. Знал бы он, что я давным-давно побывал и в «наркомах» и в правительствах, и все это уже пройденный этап моей жизни. Но мало-помалу Мильт все-таки уразумел, что моя работа укрепляет позиции капитана Семыкина в вышестоящих инстанциях. Мильт держался на капитане, стало быть, в конечном счете, и я работал на него. Поэтому скрепя сердце он примирился с моим существованием.
Работа же моя заключалась в том, что я вел всю отчетность и документацию за полкового инженера Полежаева, который, будучи в обиде на судьбу, время от времени впадал в запой. То ли он был в плену, то ли в партизанах, но направление в полк он воспринял, как несправедливое понижение по службе. К тому же и дивинженер оказался его бывшим подчиненным, и этот факт еще больше бередил его душевную рану. В трезвом виде Василий Титович Полежаев был человеком весьма остроумным и интеллигентным, но в период запоя он страшно буйствовал, и если, не дай Бог, в руках у него оказывалось оружие, подступиться к нему бывало просто опасно.
— Я офицер германской армии! — кричал Василий Титович и стрелял в приближавшихся.
Он успел обучить меня составлению боевых донесений, схем и планов и затем на долгое время «отошел» от дел, предоставив мне полную свободу действий, и был очень доволен тем, что мне придется дурачить дивинженера, подделывая его подпись.