Будучи всего лишь ротным писарем, я в высоких сферах не вращался. Только в период своей недолгой штабной карьеры случайно соприкоснулся с сердечными делами генерала Веденина, командира нашего корпуса, содержавшего личный гарем, которому мог позавидовать турецкий паша средней руки. Генеральского адъютанта в штабе так и называли «начгар» (то есть — начальник гарема). Этот «начгар» всем хвастался ночными генеральскими победами: трахнули эту, трахнули такую-то, каждое утро об этом всем докладывал, видимо, желая таким способом поднять престиж генерала.
Конечно, полковое начальство подобной роскоши себе позволить не могло, но и среди него тоже было немало героев Третьего фронта. Именно на этом фронте наш полк потерял одного из храбрейших своих командиров, отчаянного сорвиголову гвардии подполковника Наджабова, которого пришлось основательно госпитализировать. Ходили слухи, будто его даже разжаловали за венболезни.
Я буду говорить о том, что знаю, и расскажу, как пополняла «наркомздрав» моя рота. Начну с боевых потерь, а затем коснусь и сердечных.
Поскольку в мемуарах по возможности следует придерживаться строгой документальности, я приведу секретные данные о движении численного состава нашей стрелковой роты в процессе боя.
Из этих средних данных читатель может видеть, что основные потери (до 60 % личного состава) рота несла, едва вступив в соприкосновение с врагом. В штабах почему-то существовало предвзятое мнение, будто в первую очередь выбывали из строя необстрелянные люди, а опытные вояки остаются и ходят в атаки и контратаки.
Но дело-то обстояло как раз наоборот, о чем свидетельствовала ротная ведомость учета личного состава и боевых потерь (так называемая книга «наркомзема» и «наркомздрава»), согласно которой бывалые вояки, только что выписанные из «наркомздрава», тотчас же возвращались обратно. Такое даже правило у придурков было заведено: в первый день боя с нетерпением поджидали они, когда старшины и писаря вернутся с передовой.
Дело в том, что водку мы получали в этот день на все 60 человек, то есть 6 литров, из расчета по 100 граммов на душу.
А к нашему приезду на передовой оказывалось от силы человек 25, остальных, как ветром сдувало при первых же выстрелах, и они гурьбой устремлялись в «наркомздрав» с легкими пулевыми ранениями в конечностях.
Таким образом, излишек водки составлял у нас литра три с половиной! Конечно же, мы ее обратно на склад не сдавали.
В последующие дни излишек составлял максимум пол-литра, и мы — старшина, я и ездовой — по-братски его распивали. Так что учет боевых потерь велся по двойной «бухгалтерии» — и по ведомости, и по водке.
Но почему все-таки основное пополнение уходило в «наркомздрав» в первые же минуты боя? Оттого, что в эти минуты происходили наижарчайшие схватки? Честно говоря, не совсем так. Однажды на формировке я случайно подслушал, как два наших солдата — Иван Нечипоренко и Федя Мерзляков — тайком уговаривались.
— Ваня, значит, как в бой вступим, ты зараз мне в руку, а я те в ногу.
— Постой, Федь, — возражал другой, — ежели я сперва те в руку, как же ты с одной руки-то стрелять будешь? Заместо ноги в башку мне угодишь!
— Вань, прошлый раз-то, как у нас было? Ты мне в ногу, я те в руку, а теперь давай поменяемся. Чтобы по-честному.
— Тогда ты первый должон в меня стрельнуть.
— Значит, зараз, я те в ногу, а опосля ты мне в руку…
На том они, видно, и поладили.
После этого я понял, почему именно в самом начале боя столько народу в «наркомздрав» улетучивается. По мере того, как война подходила к концу система «ты мне в ногу, я те в руку» распространялась все больше. Это можно было определить по бидону, в котором водки оставалось все больше и больше. Естественно, и пьянка в тылах возрастала.
О потерях личного состава на Третьем фронте расскажу на примере саперной роты, где я пробыл больше времени, чем в стрелковой.
Разумеется, без женской темы в солдатских разговорах никогда не обходилось, но с практикой обстояло хуже.