Я не знал, как объяснить им, и ответил: «Мы приехали из Китая».
Что тут поднялось! Сбежался весь двор.
— Смотри, китаец! Китаец! Он косой! Лягушек жрет!
Тотчас появилась дохлая расплющенная лягушка и предводитель, ткнув мне ее в лицо, приказал: «А ну, китаец, жри! Жри, по-хорошему, не то хуже будет!» (А что могло быть хуже!?)
К счастью, в этот момент появилась няня, и ватага бросилась врассыпную. Но дохлую лягушку все-таки успели затолкать мне за шиворот.
После этого нянька ходила за мной неотступно, а мальчишки орали издали: «Китаец! Нянькин сын! Погоди, мы тебя еще накормим!»
В школе учительница Галина Ивановна объясняла мальчишкам, что в нашей Советской стране нельзя так дразниться: ведь у нас в стране все люди между собой равны — и русские, и татары, и китайцы, и даже негры!
Она объяснила всем, что я вовсе никакой не «китаец», а еврей, — у нее это записано в классном журнале.
Вот так впервые я узнал, что я еврей, и был так ошеломлен этим открытием, что даже описался прямо на уроке.
Однако мальчишки не перестали дразнить меня «китайцем», правда, теперь они к этой кличке прибавили позорный эпитет «обоссанный» и продолжали донимать меня дохлыми лягушками.
Итак, ужас расовой дискриминации я испытал с раннего детства, но не как еврей, а как «китаец».
Когда мы с няней гуляли в садике возле храма Христа-Спасителя, я слышал, как другие няньки судачат о евреях. Одни говорили, что евреи хорошие люди, не пьют водку и платят жалование в срок, другие — что евреи плохие, жадные, каждую копейку считают. Одна нянька рассказывала будто евреи, когда разговаривают, — размахивают руками и даже подпрыгивают, вроде бы порхают, как куры. Поэтому их и называют «пархатыми».
Папа объяснил, что национальности никакого значения не имеют, это просто пережиток царизма и проклятого прошлого. Когда я вырасту и стану взрослым — сказал он — никаких национальностей не будет.
Папа спросил меня: понял ли я все это?
Но у меня назрел еще один вопрос.
— Папа, а евреи лягушек едят? — спросил я.
Я не ожидал, что мой папа так будет реагировать. Он даже покраснел и стал на меня кричать: «Кто тебе это сказал? Отвечай! Ты знаешь, что за такие слова в девятнадцатом году к стенке ставили? Кто тебе сказал эту антисемитскую гадость?! Я приму меры!»
— Ты знаешь, что сам Карл Маркс, наш Вождь и Великий Учитель, был тоже еврей?
И папа рассказал мне кое-что.
Честное слово, я не знал до этого разговора, что мы с Карлом Марксом, оказывается, оба евреи! А главное, я узнал, что, в отличие от китайцев и французов, евреи лягушек не едят и никогда не ели.
Теперь стоило кому-нибудь только заикнуться насчет китайцев, как я тут же задавал вопрос и обидчики затыкались.
— Я не «китаец», а еврей! — заявлял я. — Сам Карл Маркс, самый главный Вождь, был тоже еврей! Что же он, по-твоему, лягушек ел? Да?..
Никто не решался сказать, что сам Карл Маркс, самый главный Вождь, ел лягушек!
После моего вопроса даже самые отпетые хулиганы поджимали хвосты и затыкались.
Я крепко держался за Карла Маркса, и он меня здорово выручал в детстве.
Когда я вернулся с войны живым и почти невредимым, знавшие меня с детства откровенно недоумевали: как такой растяпа, неумеха и хиляк, «нянькин сынок» и «книжный червяк» ухитрился не погибнуть и не загнуться на фронте?
Конечно, мне повезло, но секрет не только в этом. Думаю, что многим обязан также нашему двору, в котором я вырос и где прошел долгий и тернистый путь от презираемого всеми отщепенца до своего «огольца».
Неписаный Закон Двора был элементарно прост и жесток. Согласно ему, все делились на три категории — на своих, или «огольцов», живущих в нашем дворе, чужих, или «вахлаков», живших на чужих дворах, и «лягавых», которые якшаются с чужими ребятами или с дворниками и милиционерами. Закон гласил: «держись „огольцов“, бей „вахлаков“ и „лягавых“!» «Лягавых» можно было бить без всяких правил, даже лежачими.
Действовал Закон Двора автоматически, а тех, кто его нарушал, карал беспощадно. Если пацан не держался со своими, его били и «свои» и «чужие»: первые — потому что он не заслуживал доверия и тотчас же переходил в категорию «лягавых», а вторые — потому что «свои» за него не заступались.
Если «свои» нарушали Закон и не били «лягавых», «лягавые» размножались, они могли совершить во дворе переворот и захватить власть. Тогда они сами становились «своими», а бывшие «свои» сразу переходили в категорию «лягавых», и поделом — не хлопай ушами! Но Закон при этом продолжал действовать с точностью часового механизма.