— Ведите! — крикнул ему Гурьев, поняв Матея с полуслова.
Тот ринулся в проулок, Гурьев и солдаты — следом.
На бегу Матей успел объяснить: те, на повозке, убегают в горы, больше некуда. Сейчас по мостику на окраине переедут ручей. А дальше их путь пойдет вверх, петлей, по крутому склону вдоль ручья. А ручей — вот он, на задворках. Совсем близко. Пожалуй, можно успеть перехватить.
Пробежали проулок. Перемахнули через каменную ограду. Спотыкаясь не то о тыквы, не то о камни, путаясь ногами в ботве, промчались по огороду. В темноте впереди шумел ручей. Матей, что-то крича, вбежал в него. Гурьев не отставал. Холодная вода сразу хлынула в сапоги. Поскользнулся на каменистом дне. Падая, схватился за карман гимнастерки: не промочить бы партбилет и карточку Лены. Но устоял, не упал. Минутой позже они уже карабкались вверх, цепляясь за ветви, натыкаясь на колкие кусты.
Вот и дорога. Всё слышнее цокот копыт и грохотанье колес по камням.
Федьков выбежал на середину.
Повозка с громом налетела на него. Он кошкой отскочил в сторону. Всхрапнул распаленный конь — Федьков ухватился за узду. Но в ту же секунду его отшвырнуло, он упал, ругнулся.
Взвизгнули по камням колеса. Затрещали кусты. Один из ехавших сорвался и с воплем покатился вниз, к ручью.
Какими-то чудом удержавшаяся повозка мигом развернулась, помчалась обратно.
«Может, хоть этого настигнем!» — Гурьев, пробивая заросли, бросился вниз, в темноту, где глухо бурлил ручей. Федьков, в одно мгновение оказавшийся рядом, щелкнул кнопкой фонарика. Гурьев остановил его:
— Пулю приманить хочешь?
С треском продираясь сквозь кусты, сверху, пыхтя, спустился Опанасенко, за ним, возбужденно выкрикивая что-то, — Матей.
Держа пистолет наготове, Гурьев, присев, крикнул в темноту:
— Эй, выходи!
Несколько раз повторил он свой призыв без особых, впрочем, надежд получить отклик. И ответом действительно было только молчание. Да ручей журчал по-особому звонко, как он может журчать только в ночной тишине.
— Не успели их на месте защучить! — с досадой пробурчал Федьков, и Гурьев в этих словах почувствовал упрек себе.
Федьков предложил:
— Пальну-ка я вдоль ручья, по кустам.
Гулкие выстрелы раскололи тишину ночи. Но лишь эхо отозвалось.
Некоторое время выжидали: не хрустнет ли ветка, не стукнет ли камешек, не плеснет ли вода? Нет, все было тихо.
Искать в густой тьме, среди плотно сцепившихся кустов, было бесполезно. Да и едва ли тот, кого они хотели найти, остался поблизости.
— Что ж, вернемся! — поднялся Гурьев. Пытался утешить себя: те, трое, хотя и не пойманы, но разоблачены. Задержать их было не так-то просто. Но как все же обидно, что не удалось! Каких-то секунд, может быть, не хватило.
У примарии всё ещё слышался говор. Большинство селян, услышав выстрелы, от греха подальше, разошлось по домам. Но несколько человек — те, что похрабрее и полюбопытнее, — осталось. Среди голосов выделялся голос Илие; старик растолковывал что-то.
Гурьев и бывшие с ним подошли к крестьянам. Те сразу замолкли.
«Немногие же на площади остались, — отметил Гурьев, — а ловить — так всего один Матей с нами побежал. Мало ещё знают нас…»
— Скажите односельчанам, пусть спокойно идут по домам, — попросил он Матея. — А мы в кооператив заглянем. Осмотреть надо. Может, там ещё какие «майоры» окажутся.
Когда Гурьев и его солдаты уже входили во двор кооператива, их догнал Матей: он никак не хотел оставлять своих новых друзей.
Посвечивая взятым у Федькова фонариком, Гурьев прошелся по двору. Видно было, что недавние гости хозяйничали здесь бесцеремонно: всюду был рассыпан овес, валялись ведра, белели черепки.
Осмотрев двор и наказав Опанасенхо на всякий случай стоять на посту у крыльца и внимательно прислушиваться ко всему, Гурьев с Матеем и Федьковым вошел в сени. Матей зажег большой фонарь, висевший на стене, поставил его на ларь, в углу.
Гурьев решил проверить погреб: за его дверью Федькову почудился шорох. Едва он приоткрыл дверь погреба, как оттуда, словно игрушечный чертик на пружинке из коробочки, сразу же высунулась, блеснув лысиной, круглая голова с мясистым носом и перепуганными глазами, а за ней показался и весь человек — толстый, коротконогий, с дрожащими коленками. Толстяк чуть не провалился от изумления обратно вниз, но удержался и затараторил:
— Мульцумеск! Фоарте мульцумеск![24]
Несколько раз суетливо поклонившись, он убежал внутрь дома.
— Кто это? — спросил у Матея Гурьев. — Почему он в погребе?
— Кооператист, функчионар, коммерчиал! — объяснил Матей.