Глянул я вверх — купол наполнился воздухом и ещё «дышит»: то сжимается, то разжимается слегка. Всё в порядке! Раскрылся!
Такая меня радость охватила, что не передать. И первое, что поразило, — тишина. Какая тишина кругом! Просто оглушительная. Оно и понятно. На самолёте мотор ревел, а тут — никаких звуков. Капитан Копошилко уже далеко внизу, на посадку пошёл. Повис я между небом и землёй и доволен, что не побоялся, прыгнул! А кругом красотища такая! Земля расставила свои необъятные ладони, Волга вдали змейкой блестит. И надо всем этим — бездонное тихое небо. Даже не верится, что за двести километров отсюда идёт страшная кровопролитная война.
Вот так бы и висел между небом и землёй, наслаждаясь тишиной и простором! И ещё одно желание — сразу после
приземления сесть на самолёт, подняться и снова прыгнуть. ..
Земля напоминает о себе, приближается всё быстрее и быстрее. Я разворачиваюсь по ветру, составляю вместе пятки и чувствую удар о довольно-таки твёрдую землю. Падаю на бок в высокую траву, которую в тот год никто не косил. Подбегают товарищи и задают знакомый вопрос:
— Ну как, страшно?
По-моему, нет.
| V '.....<■ | ||
| ( •* |
КАК БАРБОС ПАРАШЮТИСТОМ СТАЛ
очему-то издавна так повелось, что на каждом аэродроме водятся собаки, этакие авиационные псы, которые привыкают к самолётам, гулу моторов, запахам бензина. На нашем аэродроме тоже жили три дворняжки. Один пёс, по кличке Барсик, привязался к техникам и мотористам и потешал всю эскадрилью. Он у них вместо будильника был.
Мы на полёты вставали на восходе солнца, а техники ещё раньше, чтобы успеть подготовить самолёты-буксировщики, прогреть моторы. Ну, сами понимаете, вставать в три часа ночи трудно, спать хочется. И Барсик каждый день будил техников, как заправский старшина. Только первые петухи прокричат, вбегает он в палатку, тявкнет два-три раза, станет посередине, будто дежурный, и на койки смотрит. Кто-то спросонья в него сапогом запустит, а Барсик увернётся и начинает со всех коек одеяла стаскивать. Зубами схватит — и на улицу. Тут уж хочешь не хочешь — проснёшься.
Второй пёс, лохматый Барбос, так привык к нашему курсанту Волкову, что следовал за ним по пятам даже на лётное поле. Наверно, потому, что Волков частенько подкармливал собаку, выходя из столовой.
Да вот беда: как только Волков на своём большом десантном планёре начнёт взлетать, Барбос за ним через весь аэродром мчится и лает. Планёр на буксире за самолётом от земли оторвётся, а Барбос озадаченно остановится и скулить начинает, по аэродрому мечется, ждёт своего хозяина.
Зато стоило Волкову от самолёта отцепиться и на посадку зайти, как Барбос срывался с места и, заливаясь весёлым лаем, мчался на посадочную полосу — встречать: того и гляди, под колёса попадёт.
Ранней осенью начались у нас полёты по маршруту, часа на два. Тут Барбос совсем извёлся. Взлетит Волков, растает его планёр в синеве, а пёс себе места не находит.
Однажды мы не выдержали и говорим Волкову:
— Не мучай ты Барбоса, возьми с собой в полёт — и нам и тебе мешать не будет.
Волков послушался и тайком, чтобы начальство не видело, взял Барбоса с собой в планёр. Этот планёр имел два пилотских кресла с двойным управлением — такие планёры называются спарками. Волков полетел за командира экипажа на левом сиденье, а его помощником, или, как говорят в авиации, вторым пилотом, на правом сиденье — Лёша Карасёв. Барбос в проходе между сиденьями устроился, с любопытством по сторонам оглядывается: то на приборы, то вниз, в люк, посматривает. И чувствует себя превосходно. Во всяком случае, когда аэропоезд над стадом коров пролетал, то пёс даже залаял на них. Но остались коровы позади, и он снова успокоился, словно всю свою собачью жизнь только то и делал, что на планёре летал.
Однако когда стрелка высотомера стала к двум тысячам приближаться, Барбос поскуливать начал, потом калачиком свернулся в проходе и умолк, будто понял, что лётчикам сейчас не до него.
«Успокоился», — подумал Волков и снова всё внимание на самолёте-буксировщике сосредоточил, потому что пилотировать планёр за скоростным бомбардировщиком трудно. Вот уже и три тысячи метров. С высоты огромные просторы открылись, облака далеко внизу остались, красота вокруг необыкновенная.
А как же Барбос?
Посмотрел Волков на него и испугался. Барбос раздулся, как шар, глаза затуманились, с мольбой и укоризной на Волкова глядит: зачем, мол, ты меня так?
И понял тут Волков, что промах допустил. Ведь полёт-то был не простой, а длительный, по маршруту, и на большой высоте. А чем выше, тем воздух разрежённей. Собаки к такой высоте сразу не могут приспособиться, вот Барбоса и раздуло изнутри. А планёр всё выше и выше поднимается, высота полёта по заданию — пять тысяч метров.