— Да. Речка Арк.
— Вы любили речку?
— Ну да, как женщину.
— И страстно?
— О, да!
— Вы любили ее всю жизнь?
— Да. В двенадцать лет я уже научился плавать. Страшно хотелось барахтаться в глубоких местах, проводить целые дни в воде и жариться на обжигающем песке…
— Господин Золя, вы, как и ваш отец, любили плотины. Интересно, вы понимали, что там шептал фонтан под платанами, фонтан Катр-Дофин в коллеже, ваш тайный любимец, фонтан с комедийной маской?
— Я страстно полюбил воду. Потом, осенью, мы загорались страстью к охоте. О, мы были слишком уж безобидными охотниками… Обычно охота заканчивалась в темноте, под деревом, где мы втроем лежали на спине и, запрокинув головы к небу, без смущения рассказывали друг другу о своих увлечениях.
— О девочках Экса?
— В то время мы прежде всего увлекались поэтами. Мы не расставались с ними. Наши карманы и охотничьи сумки были набиты книгами. Виктор Гюго весь год властвовал над нами безраздельно. Он захватил нас своей могучей поступью великана… Мы заучивали наизусть целые пьесы и, возвращаясь вечером, в сумерках, шагали под ритм его стихов, звучных, словно звонкое дыхание труб.
— Когда же вы написали об этом, г-н Золя?
— В сорок лет.
— Вы уверены, что ничего не исказили?
— Я всегда писал только правду.
— Мне кажется, что вы исказили истину, придавая ей сугубо личный характер: она должна быть менее точной, менее определенной, менее ясной…
— Я не понимаю вас. Я сказал правду. Драмы Виктора Гюго преследовали нас, как чарующие видения. Мы уходили с занятий, унося непомерный груз классических тирад, которые надо было учить наизусть; в сравнении с ними хорошо знакомые сцены из «Эрнани» и «Рюи Блаза» были для нас волнующим откровением. Сколько раз на берегу маленькой речки, после долгого купания, мы вдвоем или втроем разыгрывали целые акты!..
— Эмиль! Эмиль!
— Что тебе надо?
— Ты вылезешь из воды или нет? Смотри, а то превратишься в рака!
— Или в крокодила.
— Эмиль, вылезай сейчас же из воды, повторяю тебе!
— Что повторяешь?
— Ты — Рюи Блаз, а я — королева!
Голый Рюи Блаз — Золя сидит по пояс в речке Арк подле акведука Рокфавур. Королева — Сезанн закуталась в полотенце, кое-как натянув старенькую бело-голубую полосатую рубаху, на ней еле-еле держатся трусы. Байль, сидя на крутом берегу речки, берет популярное иллюстрированное издание Гюго и следит за цитируемым текстом.
Сезанн начинает громовым голосом:
восклицает Золя.
— А задница вся мокрая! — отчеканивает Байль.
— Будем продолжать! — вопит Сезанн.
— Держа королеву в объятиях и подняв глаза к небу… — уточняет Байль. — Тебе, Золя.
— Здорово сделано! — восхищается Байль.
— Заткнись! — рычит Сезанн, продолжая гнусавить на манер провансальцев:
— И гони его в шею, — говорит Байль.
Золя валится в густую траву. Байль хлопает себя по бокам. Сезанн кидается к нему, толкает к Рюи Блазу, потом, набрав воздуха, бросается в Арк, вопя истошным голосом, и под сводами акведука перекатывается эхо:
Рюи Блаз должен встрепенуться, услышав от королевы свое имя, и сказать последние слова драмы:
— Буль-буль-буль, — Золя пускает пузыри.
Все втроем долго хохочут.
— Эй, эй! — зовет наконец, задыхаясь от смеха, Поль. — Пора кончать, уже поздно. Ну как, будем ловить раков?..
— Я так представляю себе все это, господин Золя. Верно?
— Пожалуй. Однажды утром один из нас принес томик Мюссе… Мюссе разбудил наши сердца и переполнил их восторгом… Нашему идолу Виктору Гюго был нанесен тяжелый удар; в наших ягдташах теперь властвовал только один хозяин — Альфред де Мюссе… «Лунная баллада» приводила нас в восторг, ибо она была вызовом, который великий поэт бросал и романтикам, и классикам, издевкой независимого ума. Все наше поколение видело в нем родного брата…