"1 октября 1943 года.
Сегодня Анна Константиновна получила письмо от Виталия. Он старший лейтенант и имеет ордена. Анна Константиновна очень рада и плачет от радости. Чудно как-то. Знакомые тоже начинают получать письма.
Почти каждую ночь прилетают фрицы, но их не подпускают. Днем летают почти беспрерывно. Часть, в которой я живу, дней через десять уезжает, и я, наверно, еду с ними. Петриенко и Хабенко осудили. Петриенко дали десять лет, как дорожному мастеру, а Хабенко пять, как бригадиру. Судили за то, что при отступлении наших после получения приказа не вывезли дорожный инструмент и помогали немцам чинить железную дорогу".
"6 октября 1943 года.
Сегодня я получил письмо от Люси. Она меня разыскивает. Показал лейтенанту, и он мне не советует ехать с ними. Детдом переезжает в Бахмач-1, 4-го ночевал в городе. Ночью прорвался немецкий самолет и сбросил 21 бомбу. Упали они в Гойденковом саду. Ранена одна пулеметчица. Мы и не успели хорошо проснуться, как его уже отогнали. Мы и не выходили из дому. Сегодня отправляли Петриенко и Хабенко. Родные плачут, но так им и надо, гадам. Этого еще и мало. За такое дело им бы высшую меру наказания припаять".
Когда в Бахмаче отремонтировали детский сад, детей "приюта обездоленных" собрались перевезти туда. Толик пока остался в лесу, где стояла на формировании его воинская часть. Подросток сдружился с солдатами, и так было трудно расстаться с ними! Я приведу последнюю выдержку из дневника Анатолия Листопадова, хотя он вел записи до самого конца войны. Попрощаемся пока с этим прекрасным советским мальчуганом, воздав должное его мужеству и патриотизму, поблагодарим его за маленький гражданский подвиг - за то, что он сохранил для нас интереснейший документ небывалой войны...
"11 октября 1943 года.
Сегодня уехала моя часть. Жалко было очень. Хорошие были ребята. Нога моя почти зажила. Болит только, если много похожу. На огородах у Анны Константиновны наши поставили зенитную батарею. Думаю переходить жить в город. Весело сейчас там. Детдом - в Бахмаче-1. Детей кормят хорошо. Выбираем с Иваном Матвеевичем картошку. Картошка уродилась хорошая. Около нашего огорода стоят зенитки, и в ушах целый день стоит звон. Часто пролетают немецкие самолеты, и они бьют по ним".
"15 октября 1943 года.
Сегодня у меня счастливый день. Получил письмо от мамы. Она живет в Арзамасе".
А я вспоминаю последний свой приезд в Бахмач. Мы сидели с Анной Константиновной в ее хате, перебирали письма и фотографии, разговаривали.
- Толик тогда вскоре уехал в Арзамас, к маме. Шурика Неизвестного усыновил и увез в Донбасс какой-то демобилизованный майор. Тамару Черноглазую удочерила одна прекрасная женщина, военный врач из Харькова. Остальных разобрали по детским домам - в Борзну, в Черешеньки... Мы всех до одного сохранили, кроме Линочки Прусаковой.
Анна Константиновна разглаживала рукой скатерть, теребила бахрому.
- У вас есть дети? - спросила она вдруг.
- Пока нет.
- Тогда вы не поймете... Своего Виталия я дождалась. И муж Валентивы Тихоновны жив остался, после войны работал секретарем Новгород-Северского райкома партии. У них дочка потом родилась... А я по-прежнему работала в детсаду. У меня еще много было горя...
Война уходила на запад, оставляя после себя разрушенные села и города, покалеченные жизни, незаживающие раны. И люди устали, и смерть еще витала над городом, и далеко не все дети были счастливы...
Тут открывается новая страница повести об Анне Константиновне и ее детях.
Как и Иван Матвеевич, не работал, голодал при фашистах бывший детсадовский конюх Бартош. Он скоропостижно скончался, а осиротевших Раю и Мишу Анна Константиновна взяла к себе. Потом осталась без кормильца многодетная семья Косякевичей, живущая по соседству. Старшие девочки Люда и Сталина то и дело прибегали к "бабушке Ганне", зная, что она обязательно их накормит. Позднее Анна Константиновна добилась, чтобы этих четверых детей разрешили держать в садике.
Бартоши и Косякевичи росли теперь на глазах, а как те, что были роднее родных? Каждый день она вспоминала о них. Все время чудилось, что отчаянный Слава Щерба выкинет в детдоме какой-нибудь номер, что ребята могут обидеть безответную тихоню Полю Иоффе или еще не оправившуюся от болезни Милечку, что взрослые сочтут многих детей просто плаксами. Неужели воспитатели не учтут, что все эти дети видели сцены, от которых стыла кровь даже у сильных и мужественных людей? Она посылала в детские дома письма, рассказывала в них историю каждого ребенка, сообщала о характерах и привычках детей такие подробности, какие может знать только мать...
Вскоре и она получила первое письмо - самодельный треугольный конвертик. На нем детскими каракулями был выведен адрес: "Город Бахмач. Анне Константиновне". Тот, кто послал его, был уверен, что если не во всем мире, то по крайней мере в большей его части должны знать, кто такая Анна Константиновна. Письмо дошло. Волнуясь, она развернула конверт.
"Здравствуйте, мама! Я думал, разучился писать, оказывается, умею. Я ничего не забыл, как с нами было. Сперва я плакал по вас, а теперь перестал. В детдоме хорошо. Катаемся с горки на лыжах. Катиться хорошо, а упадешь - весь в снегу. Скоро весна, в школу ходить светло и из школы светло. У нас есть радио и мастерская по железу и дереву. Напишите, кем мне сделаться. Я вам говорил, что буду машинистом. Но я передумал. Хочу быть токарем и участвовать в строительстве нашей Родины или делать самолеты".
Следом пришла еще одна весточка:
"Дорогая мама! Я вже зробилась великою. Ви мене навряд чи пiзнаете. Я член дитячоi ради. Дитяча рада в дiтбудинку, це вищий орган. Була дитяча олiмпiада. Було багато номерiв. Я танцювала тарантелу так, що викликали на бiс. Мамочко, якщо можна, то вишлiть фото, де ви. Я подивлюсь i вишлю вам назад..."
Почтальон стал ходить почти каждый день. Дети бесхитростно рассказывали Анне Константиновне о своих радостях и огорчениях, поверяли ей наивные мечты и маленькие тайны. А для нее было огромным наслаждением следить за тем, как раскрываются и расцветают детские души.
Ни одно письмо не оставалось без ответа. Анна Константиновна советовала ребятам, как вести себя, как относиться друг к другу, журила, если узнавала о каких-нибудь провинностях. Она даже выработала особый, полудетский почерк, чтобы ребятам было легче читать ее письма.
Иногда под ее диктовку писал Виталий. Сын вернулся с фронта израненный, еле ходил. Изменился и характер его. Анна Константиновна с трудом узнавала в этом неразговорчивом человеке, исполосованном белесыми шрамами, своего сына. Виталий медленно и трудно приходил в себя. Летом она часто отыскивала его в саду. Виталий часами лежал на траве, смотрел в небо.
- Обедать, сынок.
- Потом, мама.
- Когда же потом? Хочешь, сюда принесу...
Виталий поднимался с ее помощью, шел в хату, садился за стол.
- Я бы выпил, мама.
- Может, не надо?
- Горит, мама, все. Выпил бы...
Длинными зимними вечерами Виталий перечитывал письма детей, в которых говорилось о прошлом. Перебирал листочки, подолгу смотрел в стену перед собой.
- Мама! - окликал иногда он. - Вот тут Тамара Копель пишет, как вы бежали в лес, а самолет стрелял. Было это?
- Было, сынок.
- А "тошнотики"?
- И это было...
Жизнь шла своим чередом. С сожалением отпустила Анна Константиновна Валентину Тихоновну Прусакову и Эмилию Потаповну Борисенко - их перевели в детприемник Бахмачского отделения МВД, где для работы с бесприютными детьми нужны были опытные люди. Фронт был уже далеко, но станцию долго еще бомбили. 11 мая 1944 года во время налета вокруг детсада упало около пятнадцати бомб. Анна Константиновна была с детьми. Не бросила ребятишек и новая воспитательница Мария Михайловна Ковтун, хотя из окна детсада было видно, как горит ее дом.