Но и не оглядываясь, видела четко выделявшуюся на сером снегу маленькую фигурку. Словно перечеркнутую колючей проволокой фигурку…
Впрочем, не с этого надо начинать.
Надо начинать с того, как судьба свела меня с Катей, Татьянкиной матерью.
С Катей мы встретились осенью 42-го года. О Кате я знала еще в Москве. Адрес знала. Приметы. Подробности ее биографии.
Представляла себе, как расположена деревня, в которой она живет. И дом. На краю села. Знала даже, что окна в доме с синими резными наличниками. А вот Катя не знала и того, что я существую на свете.
В общем, вы уже догадались: Катин адрес я получила при вылете из Москвы.
Я была в составе одной из многочисленных групп, забрасываемых в тыл врага с разведывательными целями. Нас переправили в Белоруссию.
И вот я шла по белорусскому лесу. На мне было сшитое по-городскому летнее платье. Косынка. Тапочки.
А при мне небольшой узелок с вещами: рыжий лыжный костюм и почти мальчиковые полуботинки. Узелок я несла на палке, через плечо. Почему-то мне казалось очень правдоподобной эта деталь облика: узелок на палке через плечо.
Беженка из Смоленска, я шла по белорусскому лесу в деревню Климентьевку, к своей тетке Катерине Романовне Климушиной, двоюродной сестре моей матери. Мать моя погибла при бомбежке Смоленска. Такой была моя «легенда».
День был мягкий и теплый. Сквозь лохматые облака изредка пробивалось солнце. Тропка шла меж деревьев, прямая, приметная.
Было не жарко идти. Поднимались со всех сторон горьковатые запахи — легко дышалось.
Думала я, конечно же, о предстоящей встрече. Было в ней много неясного. Знать хотя бы, что Катя будет на месте. Знать хотя бы, что будет на месте ее деревня — так все мгновенно рушилось в то время…
…Катин дом и впрямь стоял на краю села. И наличники на окнах были и впрямь синие — темно-голубые, каким бывает небо в ясный осенний день.
А под окнами цвели золотые шары. Не цвели — золотились! Заросли! (И у нас, в московском нашем дворе, осенью цвели золотые шары на клумбах.)
В общем, так получилось, что Катин дом сразу расположил меня к себе. И я храбро шагнула на крыльцо.
Развалясь у порога, мирно грелся на солнышке трехцветный кот. Пока лежал, казался сытым и жирным. А почуяв меня, вскочил на ноги, замяукал, встревоженно выгнул спину… и я увидела, до чего он худющий. Худющий, нервный.
«Пуганый!»
Я постучала в дверь. Подергала за дверную ручку. Чувствовалось, дверь на крючке, изнутри.
— Есть кто дома? — спросила я. Нарочито громко, чтобы было слышно: голос женский не угрожает. — Есть кто дома? — И услыхала: зашлепали по полу легкие шаги.
Дверь открылась. На пороге стоял мальчонка лет примерно пяти-шести. Клетчатая рубашка его была заправлена в короткие, сшитые по-городскому, с бретелями штанишки.
— Толик?!
Не ответил. Разглядывал меня.
Я присела на корточки, потянулась к нему.
— Толик!
Он отстранился молча, недоверчиво.
— Ты кто?
— Я Марина, твоя сестра, Толик. Из Смоленска.
Он по-прежнему молча разглядывал меня.
Я спросила:
— А где Татьянка? — Спросила намеренно, доказывая свое «родство». — И где тетя Катя, твоя мама?
— В поле! На работу погнали.
— Далеко?
— Не! — И показал куда-то за мою спину.
Я вошла в дом, хоть Толик не приглашал. Сняла тапки, вытерла ноги о половичок. Положила свой узелок на лавку подле ведра с водой. Зачерпнула ковшом воды. Напилась колодезной, сладкой. Прошла в комнату.
В комнате на широкой постели, так зарывшись в подушки, что снаружи виднелась лишь темная головенка да край зарозовевшей щеки, мирно спал малыш.
— Толик, это Татьянка?
— Ага! — Он осторожно поправил подушку. — Спит и спит…
— Толик, милый, — сказала я, понимая, что мне необходимо теперь же, пока нет никого, увидеть Катю. — Может, сходишь за мамой? Пусть бы прибежала хоть на минутку.
Идти ему явно не хотелось. Но и оставаться не хотелось. Что со мной делать, он не знал. Понимал, что надо бы поскорее сообщить матери.
— Н-ну… Может, и схожу. — И усомнился: — А Татьянка?
— Так я с Татьянкой побуду.
Он нехотя отыскал кепчонку, натянул на голову — степенный, маленький мужичок.
— Ладно уж! Только ты чужого в дом не пускай. Запрись и не отпирай.
— Не пущу, Толик.
У порога он снова остановился. Нахмурил брови:
— И сама ничего у нас не бери, слышишь?
— Да что ты, Толик! Ты не бойся, иди! Я ведь к вам насовсем: жить у вас теперь буду. — И повторила: — Не забудешь, как сказать маме: «Марина пришла. Племянница твоя, из Смоленска».