Зато здесь никто не может нам помешать.
Разговариваем мы с Ясей обо всем сразу. Но больше всего — о детях.
В варшавском Ясином доме, в ванной, я видела пять разноцветных рожков для полотенец. Под каждым стояла подпись: «Татусь», «Мамуся», «Ганка», «Алинка», «Сташек».
Алинка и Сташек — это послевоенные дети. А Ганка…
Когда Ясю и Влодека схватили немцы, дома с Ясиными родителями оставалась Ганочка — крохотная девчурка, круглощекая, пухленькая, с темной челкой над темными быстрыми глазами. В Ясином семейном альбоме я видела теперь ее фотографию.
Кстати, этот альбом уцелел благодаря Ганке. После Варшавского восстания, когда Гитлер провозгласил, что Варшава должна быть стерта с лица земли, Ясиных родителей, как и всех уцелевших варшавян, выгнали из жилища, погнали за пределы Варшавы. И никто не заметил, что, сидя у деда на руках, Ганка крепко прижимает к себе вот этот самый альбом.
В суматохе сборов, когда взрослые метались по квартире, бросая какие-то вещи в рюкзаки, Ганка тоже решила кое-что прихватить. И прихватила. Не куклу, не другую игрушку, а альбом. В этом альбоме были фотографии мамуси и татуся — она часто рассматривала их.
Когда Яся вернулась из Освенцима, Ганка долго не признавала ее. Дичилась. Яся постоянно ловила на себе ее настороженный взгляд. Видела: сидит Ганочка в уголке, на коленях спасенный ею альбом. Перелистывает альбом, рассматривает довоенные Ясины фотографии.
Та «мамуся», в альбоме, молодая, веселая. В светлых платьях. В лыжном костюме. Держит на руках Ганку.
Совсем она не похожа на эту худую, седую, чем-то пугающую женщину, которая обязательно хочет, чтобы Ганка называла ее «мамусей»…
Может быть, от тех дней, от того, что предшествовало тем дням, осталась в Ганке не преодоленная ею настороженность, скрытность, замкнутость. Ясе подчас бывало с ней совсем нелегко. Жила в своей комнатке, как в теремке, отгородив себя от всех, училась в архитектурном институте. Казалось Ясе, что без особого увлечения училась.
Следила за модой и за собой. Увлекалась джазовой музыкой. Танцевала самозабвенно твист. Кружила головы наилучшим танцорам — самым галантным и элегантным юношам из их института и других.
И вдруг запиралась в своей комнатке. С занятий возвращалась домой. К телефону вечерами не подходила. Что-то жадно читала. О чем-то думала.
Ясе казалось, что Ганка никак не найдет себя.
Ясе не нравилось, как живет Ганка. Она пробовала говорить ей об этом.
Ганка слушала молча, прикрывая глаза ресницами. Не возражала, не соглашалась.
И вдруг неожиданно объявила матери, что выходит замуж за Эрнестино — самого невидного, самого негалантного из всех ее кавалеров. И не такого уж молодого — на десять лет старше Ганки. Немало уже испытавшего мексиканского коммуниста. Архитектор, он проходил практику в Польше…
…В ванной у Яси пять разноцветных рожков для полотенец. Полотенца висят лишь на трех из них — два пустуют: рожок Ганки, рожок татуся.
Ганка сейчас далеко. Уехала со своим Эрнестино в Англию. Затем из Англии они отправятся в Мексику, А татусь…
Однажды февральским утром — было это несколько лет назад — Влодек, отправился в горы, в каменоломню. Он сам хотел подобрать камень для облицовки домов на застраивавшейся по его проекту улице. Взял рюкзак. Взял лыжи: этой возможности он не упускал — походить на лыжах. Добрался до туристского домика, заночевал в горах. Утром, оставив в домике вещи, отправился в каменоломню. Хозяйке сказал, что к обеду будет.
К обеду он не вернулся. Ни к обеду, ни к ужину. Ни на другой день. Ни в последующие… Поиски не привели ни к чему. Исчез. Словно бы растворился в синем воздухе гор.
Тело Влодека нашли лишь весной, когда стаял снег. Зиму он пролежал в ущелье, под снегом.
— Така малютка лавина була! Така малютка! — Яся повторяла это с горестным изумлением.
Вот она — судьба человека: подполье, боевые акции, гестапо, тюрьма, лагеря смерти — почти три года лагерей смерти! Все вынес, выжил, и вот… «Така малютка лавина…»
О гибели Ясиного мужа мы узнали в Москве от наших общих друзей.
Но Яся сама в Москве не говорила об этом. Мы не спрашивали. А здесь, у нее, заметив, что я гляжу на пустой, без полотенца рожок с нестертою надписью «Татусь», кратко, скупо поведала мне о гибели Влодека. Больше мы с ней об этом не вспоминали. Не вспоминаем и сейчас.
…Смесь наконец готова — растертая «добела» коричневатая смесь.
Придирчиво заглянув в мою чашку, Яся разрешает залить ее кипятком, и она набухает, вскипает, пенится — целая чашка легкой сладкой кофейной пены. Мы пьем ее маленькими глотками, смакуем.