— А сахара нет, матушка Агафья? — это тебе за дочу, самозванка — То есть рафинада?
— Нету, доча. Как сама — то думаешь, если было бы, пожалела бы для тебя-то?
Это мне за матушку.
— Простите, пожалуйста.
А вот это уже отвечает Леночка и Агафья мягчеет взглядом. Помирились. Ем аккуратно, не спеша. Вчера я, похоже, изверг из себя все и жрать мне хочется неимоверно, но мы леди или ляди? Вот то-то и оно! Этикет и культура — наше все! Поэтому все наличные мизинцы в сторону, спина прямая, застиранная салфетка обязательна и хлеб мы берем двумя пальчиками, это мы член всей пятерней…
Нет, ну ведь неймется ведь кому-то!
Промакиваю уголки губ и вытираю руки салфеткой. Благодарю за еду нежным голосом и прошу еще чая. Все-таки я прокололся — перед едой не помолился. Ощущение, как при не застёгнутой ширинке. Агафья льет и себе коричневый настой, прищурившись на меня, шумно хлебает. Умиротворение полное и растворенье в небесах, но тут я вдруг неожиданно вспоминаю:
— А Сирый где?
— А с утра этого душегуба нет — охотно отвечает Агафья, а Ли мрачнеет — сказал, что до малины на Лосином острове сбегает и обратно вернётся. За бумагами. Ксива у него, книжка трудовая социалисткая, в крови, а мандат на той квартире остался.
— И давно ушел?
— Так поутру еще, до свету.
— Это плохо.
— Да как плохо-то доча, почему плохо? Вернется ведь.
— Не вернется он. Или вернется, но не один.
Перед глазами всплыли из вчерашнего угарного тумана ненавидяще, зло суженные глаза с огоньком торжества, кривая ухмылка, серая картонка трудовой книжки, верхним краем торчащая из нагрудного кармана на гимнастерке.
Ли у окна стоит каменным истуканом, пристально смотрит на меня. Что, самурай, неожиданный взрыв интеллекта в остриженной черноволосой головке тебя неожиданно удивляет? Нравлюсь тебе такой? Вижу, нравлюсь. И это хорошо, мой маленький солдатик, ты мне тоже нравишься своей предсказуемостью. А на Агафью не обращай внимания, наше дело молодое, я вдова, ты у нас не женат. Ну, давай, думай, мечтай, превращай свои грезы в реальность. Любит наш брат делать из взглядов женщин неверные выводы, и ты такой же, шаблонный. Давай еще в гляделки немного поиграем и на этом хорош, а то понесет тебя еще за плотскими утехами в мою сторону. Я взмахиваю ресницами, отвожу смущенно взгляд и тут, во входную дверь стучат. Громко, уверенно. Колокольчик над дверью жалобно тренькает от ручного землетрясения.
Мы вздрагиваем — я, Ли, Агафья, ложечка в стакане. Быстрый вопросительный взгляд на самурая — Ли отрицательно качает головой — не видел. Значит, прошли как-то вдоль дома, в «мертвой зоне». Хреново. Выход один, через черный ход на кухне, в дверь которого и стучат. «Парадная» дверь недоступна — Агафья в свое время наняла людишек и перекрыла коридор кирпичной кладкой. Мы на третьем этаже «доходного» дома. И это не тот брежневско-хрущевский домишка, а дореволюционный, царский. Тут в квартирах потолки под три с лишним метра, перекрытия толщиной в половину метра, цоколь минимум полтора, так что прыгать в окно только ноги себе ломать. Без копеек метров двенадцать — тринадцать. Высоко и страшно!
Агафья тем временем идет к двери, на ходу тянет руку вешалке, шарится в куче тряпок и вооружается своим монструозным трёхлинейным «вессоном».
— И кого там бог послал?
— Открывай, Агафья, Туз тут до тебя пришел.
Голос ей отвечающего по-пароходному могуч, как и его удары в дверь, и все отлично слышится в комнате. Лязгает замок, засов, бренчит жалобно цепочка. Имя Туз тут равняется слову Сезам?
Я сижу спокойно, внешне спокойно, только на виске нервно бьется жилка. Ли растерян, Туза он явно знает и опасается. Это плохо. Шаги. Наглые, уверенные. Много шагов. Неизвестный мне Туз пришел к нам явно нетолько в паре с корабельным ревуном, с ним кто-то еще. И я даже догадываюсь кто.
Сирый вошел в комнату первым. Осклабился, мазнул по мне сальным взглядом, отступил в сторону, пропуская мужчину во френче стального цвета, с щеткой седых усов под тонким породистым носом. На плечи накинуто длиннополое пальто, галифе утыкается в лакированные, изгвазданные грязью и небрежно обтёртые, кавалерийские сапоги. На голове кепка, но ей очень не хватает кокарды. Мысленно хмыкаю про себя: «И не боится же ходить по Петрограду в таком виде этот эталон «золотопогонного» офицера!».