В комнате стало еще холодней, мои зубы начали выбивать чечетку. Кажется, даже белый пар вырвался из моего рта, и призрачным, белым облачком устремился к потолку.
Возможно этот аномальный, возникший внезапно холод, позволил Беркутову быстро взять себя в руки. Он тихонько выругался себе под нос, с трудом разжал бледные, почти белые губы.
— Эмма, что означает это представление? Надо признать, актрису для этого дешевого фарса, ты подобрала очень удачно. Гримм, выше всяких похвал, — мужчина нарочито громко захлопал в ладоши. — Но, все же это не настоящая Агафья Платоновна... Оригинал был несколько ярче, самобытней, а копия — так себе... Поэтому, рекомендую этой подставной тетушке, сгинуь! Кыш-кыш!
Беркутов замахал руками, словно прогонял соседскую курицу, которая по ошибке забрела в чужой огород.
Агафья Платоновна гневно сверлила мужчину глазами, ее ноздри раздувались, как у лошади после длинного бега, а пальцы вдруг скрючились, превращаясь в хищные и страшные когти.
— Не настоящая?! Это я, не настоящая?! — взревела она, и ее мелодичный, чувственный голос перешел в отвратительный визг.
Мне стало страшно. Одно дело, видеть благодушную, милую женщину на портрете. Привыкнуть к ее беззвучным пантомимам, не отдавать себе отчет, что участвуешь в не совсем нормальном явлении, а совсем другое — вдруг ясно осознать, что с потусторонним силами шутить и связываться не следует!
— Не настоящая?! — продолжала страшно визжать Агафья Платоновна. — Тебе щенок, надо почувствовать на своей шкуре, какие ощущения испытывает не настоящая, но все же убитая тобой женщина!
С этими словами она стремительно бросилась на Беркутова. Скрюченные, трясущиеся пальцы схватили его за шею и начали душить. Мужчина отбивался как мог, но разве можно сравнить силу призрака и силу обычного человека?
С этого момента происходящее мне резко перестало нравиться. Я ринулась на защиту Беркутова. Пыталась оттолкнуть Агафью Платоновну, но у меня ничего не выходило. Холодное, ледяное нечто, которое ощущали мои руки, совсем не было похоже на человеческое тело. Мужчина уже перестал сопротивляться, когда мне в голову пришла спасительная мысль. Забытые слова молитвы, которым в далеком детстве научила меня старенькая и очень интеллигентная бабушка моего отца, сорвались с моих губ. Произнесенные тихой, неуверенной скороговоркой, они прогремели как гром.
Агафья Платоновна попятилась от меня, отпустив на мгновение Беркутова.
— Эмма? Что ты делаешь Эмма? — прохрипели ее посиневшие губы.
Я плакала, слезы мокрыми ручьями сбегали по моим щекам, скользили по обнаженной шее.
— Агафья Платоновна, вы не можете судить живых, ваше место среди мертвых! — эти слова мне дались с большим трудом, но я, все же их произнесла.
Женщина вздрогнула, посмотрела на синюшно-бледного Петра Беркутова, который часто дышал. Из его глаз тоже бежали слезы.
— Я не виноват в вашей смерти, Агафья Платоновна! Все произошло случайно! Тот отравленный шоколод, предназначался Катерине. Ведь, это она, напрямую была виновна в смерти моего отца. Но в последний момент, я передумал, струсил. Положил злосчастную плитку в карман пальто, а оказалось, что положил ее мимо. Уехал с поминок в смятенных чувствах, и только дома обнаружил, что отравленного шоколада в кармане пальто нет. Вернулся сразу. Гнал мобиль на предельной скорости, но все равно опаздал! Вы, Агафья Платоновна успели подобрать шоколадку и съесть... Простите! — мужчина зарыдал так горько, что стал похож на маленького мальчика, отчаянно горюющего и размазывающего слезы по щекам.
Агафья Платоновна усмехнулась, нагнувшись подобрала с ковра свою зеленую шаль.
— Всегда знала, что меня погубит любовь... Если не к мужчине, так к сладкому, — она жутко засмеялась закинув голову.
Затряслась пышная грудь обтянутая вишневым бархатом нарядного платья. Затрепетали перекатываясь на белоснежной шее, крупные жемчужины бус. Женщина была такой реальной, такой живой, что я не сразу уловила, как начал таять ее облик. Он истончался, становился прозрачным. Вот уже видно сквозь зеленую шаль черное полотно пустой картины, вот темно-вишневое платье, уже похоже на редкий, фруктовый кисель.
Перед тем, как исчезнуть навсегда, Агафья Платоновна бросила на меня прощальный взгляд.
— Не плачь Эмма, я наконец-то свободна! Быть запертой в портрете, еще та мука!
Потрясенные увиденным, мы с Беркутовым переглянулись. В глазах мужчины застыл ужас. Он поглаживал пальцами свою шею и кривился от боли.