Свет под моей кожей угасает, свет из зрачков пропадает, прячась в глубины тела и души, где ему и предписано находиться. Слияние окончено.
Повисает тяжёлая тишина. Кара больше не «поёт», враги не кричат, только лишь моё тяжёлое дыхание нарушает мнимый ночной покой. Я медленно поднимаю глаза.
- Горите в аду, ведьмы! – кричит пришедший в себя вражеский командир.
Мужчина выхватывает пистолет и поднимает его. Воздух разрывает выстрел, раскаленная стремительная пуля проносится, отражаясь молнией в моих глазах, и врывается в грудь моей матери. На её лице отражается удивление, сменяющееся в больших светлых глазах тенью боли. Её колени подкашиваются, и она медленно оседает на пол.
- Ублюдок! – кричу я так, что мой крик, отразившись от тяжёлых каменных стен и вылетая в раскрытое окно, разорвал сон всей окрестности.
В миг я подлетаю в мужчине, он направляет на меня пистолет, нажимает курок. Выставляю вперёд ладонь, легко отражая пули. Во мне кипит злость и ненависть.
- Я уничтожу тебя… - рычу я сквозь зубы.
Мужчина предпринимает ещё несколько попыток выстрелить, после чего бросает пистолет и пытается бежать. Один взмахом руки останавливаю его, разворачиваю к себе.
- Смотри в глаза, мразь. – шиплю я.
- Не надо, не убивай меня, - молит мужчина, по щекам его начинают течь жгучие слёзы, - не надо, умоляю, у меня дома семья. Прошу тебя, умоляю! – мужчина заходиться рыданиями.
- А у меня нет семьи? А у всех тех, кого ты, мразь, приговорил к смерти нет семьи? В глаза мне смотри! – мужчина поднимает мокрые, блестящие на свету глаза. – Отвечай мне.
- Есть… - тихо говорит он. – Но я же не думал…
- И я не подумаю. – обрываю я его. – Почему я должен жалеть тебя, если ты не пожалел меня?
- Потому что ты лучше меня…
- Лучше тебя – любой.
- Ты прав, - рыдает мужчина, - не убивай меня, прошу, позволь вернуться домой, позволь увидеть ещё раз жену и детей. Умоляю тебя…
Мужчина падает на колени, опуская лицо к моим ногам и содрогаясь в рыданиях. Больше всего мне хочется испепелить его на месте, уничтожить, не оставить от него даже горстки праха, но что-то меня держит, не позволяя свершить суд. Я оборачиваюсь на мать. Она лежит на спине, одна нога вытянута, другая подогнута, правая рука откинута, а левая лежит на животе, голова повернута чуть вбок, лица я не вижу. На груди, марая светлую хлопковую блузу, расплывается вишнёво-алое пятно. Моё сердце сжимается болью и жаждой мести. Я поднимаю руку, губы мои размыкаются, готовясь произнести слова, которые станут приговором:
- Ты… - я замолкаю.
Нет, что-то всё же мешает мне испепелить ублюдка. Я вновь оборачиваюсь на мать. Её светлые лучащиеся глаза, её добрая согревающая улыбка, её такие понятные и такие мудрые наставления, её доброта, первозданная, неподдельная любовь к миру и ко всем его обитателям. Нет, мам, ради тебя я не стану этого делать, не стану пачкать свои руки в крови. Ты учила прощать, и я прощу.
- Я не стану тебя убивать. – опускаю ладонь. – То, что ты лишил меня матери, не позволяет мне лишать твоих детей отца. Живи. – говорю это, разворачиваюсь и иду к матери.
Опускаюсь на колени, аккуратно кладу голову матери себе на руки, глажу пшеничные пряди. Губы её слегка приоткрыты, словно она хотела мне что-то сказать, но не успела, глаза закрыты, длинные ресницы мирно прикрывают свет лучистых глаз, потухший теперь навеки.
- Мама… - говорю я, еле удерживаясь, чтобы не закричать истошно, утираю кулаком слёзы. – Мама… - кладу трясущиеся пальцы на шею матери, там, где бьётся жизнь, пытаясь нащупать пульс. – Пожалуйста, не умирай, не бросай меня, прошу, мама…
Мои пальцы предательски не находя ни единого удара родного сердца. Склоняю голову, роняя горячие горькие слёзы на лицо родительницы.